Какого цвета ночь? - Светлана Успенская

Иван часто подходил к коробке и садился на корточки, наблюдая, как Найда лежит внутри с умиротворенным видом, а крошечные толстолапые кутята тычутся бархатными черными носами в ее розовый живот. Его так и подмывало схватить одного из щенков, изо всей силы прижать его к себе и убежать прочь, бежать, чтобы никто не успел отнять его живую игрушку. Но он не трогал их, он боялся. Он боялся, что одним неумелым движением задушит щенка. Он боялся, что вновь начнется ад, все круги которого он только что прошел: уколы, разговоры, бесконечная химия, плывущая по венам…

К тому же через две недели вновь приехала его мать, и Трахиров разрешил им свидания, теперь уже мало задумываясь над тем, кто является при этом катализатором, а кто реагентом. Лечащий врач больше не изъявлял желания присутствовать при встречах матери с сыном — он был поглощен раскалыванием нового пациента на предмет актуализации его сверхличностных желаний. Новенький пока упорствовал, и эта захватывающая борьба целиком занимала психиатра.

— Как хорошо, что ты приехала, ма… Я так ждал тебя…

Они встретились в холле во время тихого часа. Мать сидела на диванчике, смущенно поджав под себя ноги в стоптанных ботиках, и морщинистой рукой с набухшими венами гладила голову сына. Найда лежала в своей коробке и смотрела понимающим взглядом на сцену родительской нежности. Ее кутята, подчиняясь больничному распорядку, сонно сопели, прижавшись к материнскому теплому боку.

— Я привезла тебе то, что ты просил, — тихо произнесла мать, с болезненной любовью глядя на постаревшее и пожелтевшее лицо сына.

— Да? Где? Дай мне! — Глаза Ивана оживились и стали почти такие же, как раньше, — умные, живые.

— Скушай сначала пирожок, весь вечер перед отъездом пекла. — Мать сунула сыну в руки бумажный сверток. — С капустой, как ты любишь…

Отвыкшие от домашней пищи зубы неуверенно вонзились в хрустящее тесто. Уловив запах съестного, Найда активно задвигала носом, но подходить не стала, чтобы не тревожить щенков.

Затем мать тревожно оглянулась, как бы опасаясь увидеть невидимого соглядатая, и достала из сумочки небольшой серебряный крестик на цепочке.

Иван перестал есть, осторожно взял в огромные лапищи сверкающую безделушку и застыл, жадно пожирая ее взглядом.

— Ты мне расскажешь, как это было? — попросил он, поднося крест к лицу.

Холодный металл коснулся щеки, и кожу свело гримасой, точно пронзило электрическим током.

— Конечно, только покушай сначала…

— Он такой гладкий, — сказал Иван, не отпуская свою новую игрушку, любуясь ею, то взволнованно сжимая ее в кулаке, то поднося к глазам.

— Я все сделала, как ты просил, — тихо произнесла мать. — Надеюсь, тебе от этого станет легче.

— Да, мне уже легче… Намного легче. Мне сейчас хорошо. Очень хорошо. То, что ты привезла в прошлый раз, было совсем другое. Я сразу почувствовал, что оно не то.

— Ну конечно, ведь ее я просто купила в магазине.

— Да, я сразу это понял, — закивал Иван. — Меня не проведешь… От той штуки энергии никакой не было, только один холод, а эта греет, как живая. Я же тебе говорил, что вещи заряжаются от них. Теперь мне совсем будет хорошо. Я буду молиться, глядя на него.

— А надолго тебе ее хватит?

— Не знаю… — Он смотрел на фигурку распятого Христа и его скорбный всепрощающий лик. — Знаешь, я тоже, как и он, распят на кресте. На кресте желаний. Я тоже жду искупления… А сейчас расскажи, как это было… Мне нужно это знать…

— Ты оставишь это себе?

— Конечно. — Иван расплылся в блаженной улыбке. — Я его спрячу… Буду доставать только ночью, когда все спят. Расскажи, как это было…

— Ну слушай, сынок!..

После того как пришли стражи порядка и увели моего верного рыцаря в замок с решетками на окнах, я осталась в одиночестве. Это одиночество нельзя было назвать неприятным, но что-то меня тревожило… Я принялась анализировать возникшее ощущение. Как будто в какой-то миг я заметила нечто странное. Заметила, но не успела отреагировать — раздался резкий стук в дверь. Потом — округленные глаза домработницы, ее испуганные слова: «К вам милиция»… С чего бы это ей так пугаться, а? Подумаешь, милиция… Ну не за ней же это пришли! Кому нужна эта старая грымза?..

А Стас был спокоен как удав… Даже слишком спокоен. Это даже было как-то ненормально, по-моему. Может быть, у него нервы, конечно, капроновые, но даже человек с капроновыми нервами обязан побледнеть и лишиться дара речи, когда на пороге стоят три мордоворота с борцовскими физиономиями и дубинками на боку, а за их спинами приветливо сияет яичной краской и кобальтовыми разводами «уазик» с решетками на окнах. Я бы на его месте точно побледнела…

Нет, тревожное ощущение появилось несколько раньше, когда мы еще только просматривали фотографии. Что-то меня в них зацепило… Но что? Я никак не могла вспомнить. Придется вновь перерыть весь семейный архив… На плотных квадратиках снимков красовались члены приютившего меня семейства, а также их родственники, друзья, знакомые и еще масса какого-то стороннего народа, который невесть как затесался в эти толстые альбомы.

Детские и подростковые снимки Маши сразу же отправились в сторону. Пропустила я также первые годы ее учебы в высшем учебном заведении, как и брачную идиллию их родителей.

Так, а вот это интересно… Маша с подругой на море. Маша с симпатичным юношей стоят, обнявшись, на причале, и за их плечами простирается безбрежная синяя гладь. Я перевернула снимок — 1996 год. Так, это вполне благополучное время пока можно опустить. Насколько можно верить Машиному дневнику, кроме несчастной любви, ничего необыкновенного с ней в то время не происходило. А этот парень в облегающем черном гидрокостюме, наверное, Дэн. Эдакий американизированный бой — светлый чуб, сияющая улыбка…

Снимков с Машей, датированных последними двумя годами, было совсем немного, штук десять. Пара фотографий, сделанных, очевидно, на лекции в институте. Потом возле какого-то памятника с типом вполне заурядной внешности (памятник идентифицировать не удалось — на заднем фоне были видны только чудовищной толщины гранитные ноги в гигантских ботинках). Потом банальная пьянка в тесной, безликой комнате: стол уставлен нехитрой закуской, водка, пара бутылок мартини, руины салата «Оливье», хаотически разбросанные по тарелкам кружки розовой колбасы… Бражничество в общаге, что ли? Похоже…

Маша сидит, тесно прижавшись плечом к какому-то здоровому негру с лоснящейся физиономией и сломанным носом, и напряженно смотрит в камеру. Глаза у нее решительно ненормальные. Под кайфом она, что ли? И что это за чернокожий тип? Неужели он ее однокашник? Вот оно, то самое, вызвавшее беспокойство!

Внешне негр выглядел вполне обыкновенно — приплюснутый нос, слегка искривленный в сторону, типичные африканские губы, курчавые волосы, зубы, сияющие отраженным светом фотовспышки. Ну вылитый дедушка Ганнибал в юности! Другие члены веселой компании выглядели вполне стандартно — правильной формы лица будущих дипработников, прямоугольные очки, вежливые улыбки.