Тяжелый свет Куртейна. Синий - Макс Фрай

– Вот это, я понимаю, психанул, – уважительно отозвалась Эва.

Все-таки бутерброд произвел на нее совершенно колдовское воздействие: сейчас она была готова благодушно согласиться с любым абсурдом, лишь бы и дальше здесь с ними храбро сидеть. Потому что суп-то призывно булькает. И судя по запаху, вот-вот будет готов. Даже подумать страшно, то есть, наоборот, прельстительно, что способен сделать с супом повар, приготовивший такой бутерброд.

– У этого типа, – продолжил красавчик с паленой бровью, указывая на бывшую тень, рассевшуюся на табурете, – имя на месте, но его не всем можно произносить вслух. И не в любых обстоятельствах. На ночь глядя точно не стоит. В общем, все сложно у нас.

– К сожалению, это правда, – подтвердил частично черный человек в желтых штанах, стремительно развернувшись к Эве. – Так получилось. Я не нарочно. Уж точно не для того, чтобы вам досадить. Но по крайней мере, у Тони есть имя. И его можно произносить вслух с утра до вечера, в любых обстоятельствах, столько раз, сколько потребуется. Он – Тони.

Повар на миг оторвался от кастрюли и очень серьезно кивнул. Дескать, не сомневайтесь, Тони и есть.

– Очень приятно, а я – Эва, – вежливо ответила Эва. И уже от чистого сердца добавила: – Но какой же у вас грандиозный был бутерброд!

– Да, ничего получилось, – согласился Тони. – Это был бутерброд моей мечты, почти невозможное сочетание сложных вкусов, которые обычно нравятся только взрослым, с простым детским восторгом при виде самой любимой еды, вроде мороженого или чизбургера. Кому что.

– Он гениальный повар, лучший не то что в городе, а на всех берегах всех на свете рек и морей, – сказал тот, который с паленой бровью, или просто «паленый»; Эва решила про себя называть его так. А его бывшую тень – «бывшей тенью». Сами виноваты, не хотят представиться по-человечески, пусть теперь живут у меня в голове с нелепыми кличками, как дураки.

– Подлизываешься, – заметил Тони. – В общем, правильно делаешь. Я бы и сам подлизывался к человеку, который только что сварил грандиозный суп из девяносто пятого года. И сейчас будет его делить, расчетливо и экономно, имея в виду предстоящий аншлаг…

– Не будет тебе сегодня никакого аншлага, – ухмыльнулся паленый. – Мы, сам видишь, с гостьей. Гостья, во-первых, голодная. Во-вторых, драгоценная, таких больше на свете нет. А в-третьих, как несложно заметить, наяву сюда пришла. Поэтому ей с нами трудно, и это можно понять. Мне бы самому с нами было трудно лет, скажем, двадцать назад. Куда ей сейчас дополнительные знакомства. Так что, считай, у тебя сегодня переучет. Никому сюда заходить не захочется, у всех найдутся другие сны и дела. Следовательно, весь суп наш – я к этому выводу тебя подвожу. Тактично и бережно, оцени.

Тони погрозил ему кулаком, но как-то очень дружелюбно и приветливо. Даже непонятно, как ему удался настолько противоречивый жест.

– Спасибо, – растерянно сказала Эва. – Я и правда люблю, когда в кафе почти пусто – вот как сейчас. Но все-таки не стоит его закрывать ради одной меня.

– Еще как стоит, – заверил ее паленый. – Нет на свете таких глупостей, которые не стоило бы делать ради того, с кем хочешь подружиться. А я с вами – хочу.

А Тони добавил:

– Не переживайте. Переучет – дело хорошее, особенно когда на самом деле переучитывать ничего не надо. Мне не повредит дополнительный выходной.

И поставил перед ней большую глубокую миску с благоухающим супом, в котором плавали аппетитные куски девяносто пятого года прошлого столетия. Ну или просто овощей и баранины, кто их разберет.

При взгляде на миску Эва была совершенно уверена, что не справится, столько ей не съесть. Но вскоре уже просила добавки, выразительно размахивая ложкой – просто от избытка чувств.

– Вы и правда лучший повар на всех берегах рек, морей, океанов, озер, прудов и даже болот, – сказала она Тони.

– Такое вполне возможно, хотя, справедливости ради, соревнований подобного масштаба ни разу не проводили, – флегматично подтвердил тот. – А все-таки вы поторопились с комплиментом, сразу пустили в ход тяжелую артиллерию. Вот попробуете сейчас мою наливку и что тогда будете говорить?

– Скажу: «И похоже, не только в этой Вселенной», – пожала плечами Эва. – Я много лет в рекламе проработала. Умею хвалить.

Но, попробовав наливку светло-янтарного цвета, вкус которой был похож не столько на хоть какой-нибудь вкус, сколько на прикосновение к коже первого горячего луча апрельского солнца, а воздействие – на ласковые объятия придуманного в детстве невидимого друга, который, оказывается, тебя не забыл и по-прежнему любит, как в те времена, когда прятала для него в саду половинку самой вкусной конфеты, Эва так растерялась, что вообще ничего не сказала. Только с восхищенной растерянностью подумала: «Ну как же так?!»

Видимо, ее чувства достаточно внятно отразились на лице, потому что Тони торжествующе улыбнулся, бывшая тень одобрительно пробормотала: «Вот-вот», – а паленый наклонился к Эве и доверительным полушепотом сказал:

– Это наливка из несбывшихся фруктов. Из тех, которым не довелось созреть, потому что – ну, сами знаете, с деревьями чего только не происходит, в точности как с людьми. Может свалить ураганом, могут срубить ради расширения проезжей части, или чтобы окна не заслоняло, или просто какой-нибудь пьяный дурак повиснет, возомнив себя невесомым пятилетним карапузом, и всем кирдык. Всякое случается; быть городским деревом – не самая простая судьба. Цветущих деревьев мне всегда особенно жалко: я довольно сентиментальный и одновременно очень хозяйственный. Не люблю тщетных усилий, терпеть не могу несбывшихся надежд. Поэтому всегда собираю потенциально возможные, но так и не осуществившиеся будущие плоды деревьев, погибших в разгар цветения. И приношу их Тони, а он делает наливки. Добавляет обычный сахар – это очень важный компонент, невозможному всегда нужна прочная опора в реальности – и настаивает в темноте самых душных летних ночей. От такой разновидности темноты несбывшиеся фрукты бродят как сбывшиеся на солнцепеке, вот и весь секрет. Кстати, нам с вами сейчас досталась наливка из плодов дикой сливы, которая росла рядом с рестораном «Рене» на Антокольске; ее в позапрошлом году весной срубили, решили, что уже слишком старая и сухая, не дали даже доцвести.

– «Рене» – это там, где шляпа на вывеске?

Все трое дружно кивнули.

– Тогда я помню эту сливу, – сказала Эва. – С нее же всегда начиналась весна в Старом городе. Она раньше всех остальных зацветала.

– Да, – подтвердила бывшая тень. – Нетерпеливая была слива. Торопыга. Очень таких люблю. Жалко ее до слез, хотя, справедливости ради, умереть цветущим, то есть на самом пике шальной, безмятежной весенней радости – хорошая судьба. Не всякому дереву так везет.

– Так я на это никогда не смотрела, – удивленно откликнулась Эва. – А ведь да.

– На самом деле кому и понимать подобные вещи, если не вам, – заметил паленый. И так выразительно посмотрел на Эву, что ей стало не по себе. Словно бы волшебная сказка о веселых похождениях храброй девочки Эвы внезапно закончилась, и снова началась недобрая взрослая жизнь, в рамках которой увлекательные приключения считаются опасностями, новые друзья – подозрительными незнакомцами с мутными намерениями, а так называемые чудеса – следствием временного помрачения переутомленного рассудка; собственно, давно пора было опомниться. Давным-давно пора.