Красный лев друидов - Наталья Солнцева

– Признаться, не совсем... – Доктор откинулся на спинку дивана и уставился на собеседника. – Брюсы, Брюсы... Самый знаменитый из них – граф Яков Брюс, любимец Петра Великого. Его считали чернокнижником и распускали о нем нелепейшие слухи. Про Сухареву башню, например... будто именно там колдун замуровал некую «Черную книгу», которую по сей день ищут. Еще ему приписывали разные фокусы, типа, оживления умерших... тьфу! В наш просвещенный век смешно верить в подобный вздор!

Филолог нетерпеливо дернул подбородком:

– Я объясню. Упоминаемый в письме человек, которому звезды предсказали скорую смерть, – это Вилим Брюс, отец братьев Романа и Якова, которые оба служили в потешных полках юного Петра. Несколько позже он погибнет под Азовом в чине полковника... я проверил. Значит, речь идет о 1681 или 1682 годах, поскольку самый старший Брюс, отец Вилима, умер в 1680. А Sworthy пишет, что он скончался незадолго до ее приезда в Москву. Исходя из этой логики, после гибели Вилима Брюса остались бы только Роман и Яков... Одного из них женщина решается уничтожить. Полагаю, Якова! Роман Брюс не обладал ни характером, ни способностями брата, именно он, последний отпрыск шотландской фамилии, мог выдать некую тайну...

– Фантазии, Ольшевский! Вы увлекаетесь и придумываете то, чего нет и не может быть в этих письмах.

Но молодой человек проигнорировал выпад соседа.

– Однако все ее надежды рухнули! – продолжал он. – Каким-то образом все сорвалось, и она рассталась с жизнью. Ее убили... или она сама покончила с собой, убедившись, что партия проиграна. У нее хватило бы на это духу!

– Вижу, вы основательно проанализировали сии сочинения... Но почему вы остановились именно на Брюсах?

– Догадался. Мне так кажется... вот и все! – с вызовом заявил Ольшевский. – Не иначе как старший Брюс вывез в Россию некую реликвию... настоящее сокровище, не имеющее цены. Не забывайте, что он – потомок шотландских королей, а через них – родственник правившей в то время в Англии династии Стюартов. Сих монархов преследовал злой рок. Не является ли «утраченное», о котором пишет Sworthy, той реликвией, которую во что бы то ни стало желали вернуть себе Стюарты? Когда-то их общий предок, король Роберт Брюс, основал Орден Шотландских тамплиеров...

– Бог мой! Брюсы... Стюарты... тамплиеры... Все это осталось в далеком прошлом. Проснитесь же, дружище! За окнами – двадцатый век, революция! Русские скоро начнут убивать друг друга... а ведь это непосредственно касается нас с вами. Какое вам дело до английских королей и их реликвий, когда рок стучится в ваши двери, Ольшевский? Опомнитесь... дышите воздухом сегодняшнего дня, потому что завтрашний может и не наступить! Большие потрясения сопряжены с большими жертвами!

Варгушев продолжал свой патетический монолог, пока не увидел, что молодой человек его не слушает.

– Да вы безумец! У вас глаза горят, как у одержимого бесами! И бесы сии – вожделение и любопытство. Окститесь! Придите же в себя... Сожгите эти чертовы бумаги! А пепел развейте по ветру.

– Я думал найти в вас единомышленника, – обиделся филолог. – Оставьте свою критику до лучших времен!

Варгушев невозмутимо прихлебывал остывший чай.

– Вот почему вас заинтересовал магнетизм... – задумчиво произнес он. – Эта дама, кажется, умела мысленно воздействовать на окружающих. Где-то ее обучили искусству внушения! Редкостному искусству, смею заметить... особенно среди женщин. Не назову вам ни одной известной женщины-магнетизерки. Думаю, это какие-то жреческие штуки... халдейские, египетские... что-то дремучее, как сами мрачные культы Луны... Впрочем, бросьте вы ломать себе над этим голову, Ольшевский!

– Я не успокоюсь, пока не решу эту задачку. Вдруг «утраченное» все еще находится здесь, в России? Возможно, даже здесь, в Москве?! Английская леди погибла, не успев исполнить предначертанное. Значит...

– Вы сами поддались ее магнетизму, сударь, – вздохнул доктор. – Ни время, ни расстояние не властны над флюидами, испускаемыми человеческим мозгом, пусть даже давно истлевшим. Явление, отрицаемое естествоиспытателями, зато горячо активно и усердно поддерживаемое мистиками. Вы готовы принимать эти флюиды, вот в чем ваша беда! Вы наглотались отравы, мой ученый друг, причем, совершенно добровольно... Сие усугубляет вашу хворь. Я не возьмусь излечить вас...

Ольшевский поднял на доктора подернутый поволокой взгляд, туманный, словно осеннее утро... Такие глаза становились у раненых, которым осталось жить не более суток. Варгушев хорошо знал эту смертельную поволоку, эту нездешнюю томность, присущую взгляду существа, уже ступившего за порог потустороннего мира... и невольно содрогнулся от дурного предчувствия.

– Не спешите встретиться с вашей Sworthy...

Филолог залился краской, словно застигнутый врасплох этой догадкой.

На следующий день он отправился за город, желая посетить бывшее имение Брюсов в Глинках... и не вернулся. Варгушев ждал неделю, потом вскрыл его комнату, зачем-то забрал тетрадь с переведенными письмами, перекрестился и тихо затворил дверь. О спрятанном в кладовке сундучке он просто не знал. Впрочем, если бы и знал, то зачем ему какие-то старые бумаги?..

Ночью он проснулся от топота ног на лестнице и криков жильцов. Резкий запах дыма ударил ему в лицо. Квартира Ольшевского по неизвестной причине загорелась. Приехали пожарные. Огонь совместными усилиями удалось потушить, но вся мебель и личные вещи пропавшего хозяина сгорели...

«Может, я забыл там свечу? – корил себя доктор. – Кажется, я загасил ее... или нет?» Так и не вспомнив наверняка, он постарался поскорее выбросить из головы неприятное происшествие. Забот и тревог и без того хватало. Госпитали были переполнены, доктор спал урывками, прямо на больничной койке, не раздеваясь. Обстановка в Москве накалялась. Искать Ольшевского было некому, а вскоре грянул Октябрьский переворот...

Наше время

Матвей нашел Топоркова в пивной. Тот был пьян, но встретиться согласился. Вероятно, он едва соображал, что к чему. Топорков сидел за столиком у окна, выходящего на улицу, и заливал алкоголем свое горе и страх.

Матвей поморщился, учуяв резкий запах горячих сосисок и прогорклого жира, на котором здесь жарили чебуреки. Заведение с тривиальным названием «Огонек» представляло собой нечто среднее между пивнушкой и чебуречной. Завсегдатаи громко разговаривали, смеялись, одну за другой опустошая толстостенные пивные кружки. Бармен не успевал отпускать посетителям изрядно разбавленный пенистый напиток. Под ногами похрустывала рыбья чешуя, на столиках громоздились очистки от воблы и копченого леща.

К этому часу пивная была полна, и Матвею пришлось дать официантке сотню, чтобы она очистила стол от пустых кружек и тарелок с объедками. Женщина выглядела усталой и измученной, ее волосы растрепались, кожа лоснилась от пота.

– Идемте со мной, – сказала она двум собутыльникам Топоркова. – Людям поговорить надо. Я вам у стойки налью, за его счет...

Она показала на Матвея, и тот протянул ей еще купюру со словами: