Степан. Повесть о сыне Неба и его друге Димке Михайлове - Георгий Шевяков

быть, но о том, чтобы казаться. Пойми, так получилось, что тебя теперь никто и никогда не оставит в покое. Наши или чужие, здесь или на другой земле — никто и никогда. И все они — красные, рыжие, белые, черные, русские, азиаты, европейцы и прочая канитель — будут именно через тебя искать подход ко мне. Ты единственная связь между людьми и мной. Эта связь может оборваться только вместе с твоей жизнью, но я такой вариант отметаю.

— Впрочем, как знаешь, — прежняя игривость сошла с лица Степана. — Тебе непросто, я знаю. Но ты на самом деле не девчонка, чтобы я уговаривал тебя. Быть тебе со мной или нет, решать тебе и сейчас. А это возьми на память.

И он бросил на траву перед Димкой лист бумаги. Развернув его, тот увидел цветное печатное фото со своим лицом и крупным текстом внизу: «Пропал мальчик 12 лет. Зовут Дима. Среднего роста, волосы черные, глаза карие. За любые сведения о нем гарантируется вознаграждение 10 000 000 (десять миллионов) рублей. Звонить в любое время по телефону 02. Обращаться к любому представителю власти».

В ответ на растерянный Димкин взгляд Степан заметил

— Час назад эти фото расклеили на каждом доме и столбе в городе. Люди из-за обещанных денег сошли с ума — горько добавил он. — Они носятся за каждым похожим парнишкой, хватают его и волокут в милицию. Дерутся между собой и рвут пацанов на части. Драки по всему городу. И уже льется кровь. Не сегодня-завтра эта волна докатится сюда. У тебя нет выхода.

Долго сидел Димка насупившись, потом взял принесенный Степаном мешок и понуро пополз в палатку. Из нее он также выполз, встал в платье до колен и, глядя в землю, грубо произнес: «Если ты улыбнешься, я тебя стукну», поднял затравленный взгляд на Степана, и, видя, что тот серьезен, глубоко вздохнул.

— Еще ведь волосы?

«Краска не проблема. Натуральный блондинистый цвет как в лучших домах Лондóна и Пóрижа», — залихватски с уродливым ударением в словах и в то же время серьезно ответил Степан. Как фокусник, то есть с ужимками и жестами волшебника арены он достал из кучи принесенного барахла пузырьки, кисточки, коробочки, скляночки, и спустя полчаса затейливая девчушка смотрелась в зеркало и училась ходить в босоножках. В конце концов Димкина злость прошла, комичность ситуации и собственной роли заявили о себе и с хохотом он учился танцевать и делать по-девчоночьи реверанс.

— Ты говорил про деньги, — вспомнил он, рухнув на землю от хохота и усталости.

— Конечно. Задача такая, — бодро ответил гигант, — мы не дадим нашим врагам спать. Пусть они трепещут от злости, бессилия и страха. Пусть они проклянут тот день, когда родились, и себя за алчность, глупость и бесстыдство.

И спустя час город снова задрожал.

О нет, он задрожал не от выстрелов, погони и пожаров — от необъяснимого.

Текла обычная городская жизнь. Бегали по улицам троллейбусы и автомобили, суетились пешеходы, шествуя из одного магазина в другой (как странно: чем меньше в последние годы стали люди работать на заводах и фабриках, тем больше они стали приобретать товаров и ходить по магазинам, причем последние размножались подобно тараканам), влюбленные парочки с бутылками пива в руках, и присасываясь то к бутылкам, то друг к другу, бродили по дорожкам скверов и парков, мамы и бабушки с детскими колясками сидели на скамейках во дворах, почитывая книжки или судача с соседями. Шум, гомон и пыль стояли над городом в послеобеденные часы этого дня, как стояли и вчера, и позавчера, и много и много дней назад. Но постепенно, не везде, местами стал утихать грохот и визг машин, людской говор, и пыль и черно-синий дым от выхлопов автомобилей стал тихо оседать на землю. И наступила тишина. И в этой тишине появились в городе призраки.

Там, где стояли высокие дома, где широкие проспекты, словно артерии, рассекали город, медленно и тихо наполнялся воздух серой плотью, и столетней давности деревянные, а местами кирпичные постройки, и люди в одеждах конца позапрошлого века, и телеги с запряженными лошадьми заполнили пространства. И также как люди реальные, жили они своею особенною жизнью — бродили, разговаривали друг с другом, беззвучно раскрывая рты, важно разъезжали в конных экипажах по булыжным мостовым, посещали лавки.

Вначале был шок. С широко раскрытыми от изумления глазами смотрели люди на диво дивное перед собой: одних сотрясала истерика, маленькие детишки испуганно жались к родителям, детишки побольше шалили, прикидываясь привидениями, за что получали увесистые оплеухи. Автомобильные аварии — не давить же было призраков, ибо на первый взгляд они ничем не отличались от настоящих, и внезапно возникшая перед глазами шофера лошадиная морда вызывала одну реакцию — давить на тормоза — мигом закупорили артерии города. И безнадежно растаяли звуки клаксонов и сирен в опускающемся сверху безмолвии

Вжавшись в стены домов и вцепившись друг в друга, замерли живые люди. Необъяснимый страх вполз в их сердца. Игрушкой тайных темных сил почувствовали они себя, и вся их мощь, самомнение и воля растаяли, оставив по себе растерянность и жалкость.

И в завершении всей этой зловещей смуты вдруг зазвонили призрачные колокола в призрачном храме, что стоял до большевиков на самом видном месте города, около сельскохозяйственного института, где давеча сбил Степан лукойловскую заправку. И сквозь хрустальный звон колоколов из вечности, в которую неумолимо погружается все и вся, когда приходит срок, донесся голос с амвона храма. Был он звонок, как голос ребенка, и долог, словно звучание струны. И прокатился он по замершим толпам во всех концах города, вызывая мурашки на плечах и шевеление волос. И вознеслись слова: «Будут горькие дни… Будут горькие дни…». И катились они по всему городу, отражаясь от стен домов. И когда звуки растаяли, призраки исчезли.

Словно замороженные обводили люди взглядом себя, деревья, дома и асфальт под ногами. Медленно приходили в себя, затрещали звонки сотовых телефонов, безмолвных в минуты напасти. Побирались к покореженным машинам милиционеры, чтобы составлять протоколы и акты повреждений. И еще долго, долго делалось все это молча, слова произносились шепотом, пока солнце, время и ветер не разогнали нахлынувшую на всех грусть.

Также молча проверяли свои записи и снимки эйншейновские хакеры из ведомства генерала Коршунова. И сам он, ссутулившись, сидел на улице Кандальной, ныне Ленина, недалеко от своего ведомства, где перед его глазами из прошлого прошли колодники в цепях, и смолил сигарету. Ничуть не удивился он, когда подбежал к нему нарочный и сообщил об