Тайна без точки - Альбина Коновалова

Потом он еще позвонил из Видяево, порадовал родителей известием, что ему присвоили звание старшего лейтенанта, сказал, что у них начинаются трехдневные учения…

Когда случилась трагедия, родители хранили тайну от дочери-десятиклассницы. «Что с вами? На вас лица нет! И телевизор по ночам смотрите…» — спросила Таня. Им пришлось рассказать правду. Теперь они дежурили у экрана телевизора втроем. И вскоре приняли решение отправляться на место трагедии. Ярослав Степанович вылетел самолетом. Зинаида Михайловна осталась на работе, она — начальник городского управления здравоохранения.

В Видяево Ярослав Степанович поселился в квартире Вадима, мало с кем встречался, ждал, когда достанут тела. Он сразу понял, что сына больше нет…

Эхо событий

Ярослав Степанович ненадолго пережил своего сына, он умер от сердечной недостаточности. После смерти мужа Зинаида Михайловна ушла с работы и уехала вместе с Таней в Санкт-Петербург.

— Каждый год накануне годовщины и после нее болею по месяцу, — рассказывала она. — И все вспоминаю, вспоминаю сына маленьким. Ведь была у нас возможность не идти в армию, у Вадика в 10 лет было сотрясение мозга, могли же оформить эту запись, тем более, что у меня были возможности. Нет, мы наоборот, вырвали эту запись из медицинской карты, он так мечтал о море… Покинули меня мои мужчины…

Татьяна закончила юридический факультет Южно-Уральского университета и работает юристом в одной из питерских государственных учреждений. «Мне очень тяжело вспоминать это время, — пишет Татьяна. — Я потеряла очень важного человека для себя, мне больно об этом вспоминать, и думать.»

Вскоре после «Курских» событий я получила письмо от Светланы Ивановны Коркиной, матери Алеши. Она пишет, что он… поседел на дне. Таким она увидела его на опознании. А было ему 19. Это случилось в те дни (или часы), когда он был жив…

Алеша с таким восторгом писал о море: «… красота редкостная, что просто неописуемо! И море! И волны! И пена у носа и по бортам корабля, и берег, еле виднеющийся вдали. И голубая вода!»

Прошел только месяц после того письма, и Алеша навек остался в этой голубизне. Только на дне вода черна. И мать почернела от горя. «С гибелью Алеши я потеряла все самое дорогое, что у меня было, — пишет она. — Не думала, что и жить-то буду… Но вот живу…»

Каким он был, Алеша? О нем рассказать и легко, и трудно. Трудно потому что его судьба, как две капли воды похожа на судьбы других мальчишек с этой подводной лодки — своей чистотой, своей искренностью, чуткостью и добротой! Как будто собрали их всех воедино… Как будто они были слишком хороши для этого мира…

Алеша рос настоящим непоседой — быстрым, подвижным, сообразительным. Но если делом занят — глубокая сосредоточенность выдавала в нем натуру незаурядную. Алешу любили все, кто его знал. «Вот все думаю, — пишет Светлана Коркина, — перебираю в памяти. Ну что я представляла в свои 19 лет? Что хорошего успела сделать? Что о жизни поняла? Да ничего. А он — успел! Много успел! Много памяти хорошей о себе оставили!»

Алеша Коркин — это такой живчик, у которого все на ходу, все на лету. Тогда он жил по-настоящему, когда все надо было успеть, когда он всем нужен был. Была в нем какая-то особая чуткость, когда ребята шли за помощью и советом.

А то, бывало, усядутся с мамой рядышком на диване и говорят-говорят… Вдруг защемит у Светланы сердце — откуда у несмышленыша такое глубинное понимание жизни? Отчего такая мудрость сердца? Отчего он такой не по годам взрослый?

«Ему всего пять было, когда он однажды подошел ко мне, — пишет Светлана, — и сказал: «Не бойся, мама, я тебя никогда не подведу!» А зачем он это сказал, если мы ни о чем таком не говорили? И еще он нас всех удивлял. Я заболею, он подойдет, ладошку на голову положит и сидит, боль уходит, он словно чувствует это, тоже уходит».

В 13 лет он уже ловко орудовал молотком и рубанком, сам построил сарай на даче. Сам и сажал, и поливал. Когда взяли новый участок, Алеша успел перед армией еще теплицу и новый сарай на новой даче поставить. «Вернусь, — сказал, дострою…»

«И чего тебе горевать! — говорили соседки. — У тебя вон какой сын растет!» Все бы отдала Светлана за одну-единственную улыбку сына, которая была такой хитрой и беззащитной одновременно.

«Поговорить он любил, — пишет Светлана, — и со всеми находил общий язык: и с малыми, и со старыми — на равных. Очень радовался, когда родилась племянница. Я, говорит, займусь ее воспитанием. Скорей бы она выросла, чтобы поговорить с ней можно было. Как раз я с армии приду!»

В старших класса Алеша уже работал по-настоящему, не для баловства. Он был грузчиком в магазине, это значит, другие — за уроки, а он — за ящики с водкой. И рыбачил — не для удовольствия, а для пропитания. У него и лодка-моторка своя была — на ней и на рыбалку, и за дровами, и за сеном.

Самостоятельность — это не умение принимать решения, это чувство ответственности за семью, хотя он младший был. Он умел все: стирать, гладить, штопать, готовить… И быстро все так делал — словно жить торопился.

«Очень наблюдательный был Алеша, — пишет Светлана. — Глаза так хитро прищурит и что-нибудь как скажет, все со смеху покатываются. Хорошо у него получалось копировать голоса. Ребята просили: «А покажи того-то и того…»

И еще в школе дискотеки проводил — музыку очень любил, больше попсовую, но и от классики мог замереть и слушать, слушать.

Да и стихи писал:

Опять запутался в себе, Опять стихи писать я начал, Но что поделать я могу — Я не могу сейчас иначе…

В школе был случай, когда учитель, на которого жаловались ребята, спросил: «Поднимите руку, кто мной недоволен?» Поднял один Алеша. Так они подружились с этим учителем. «Он не переносил обмана, унижения, — пишет Светлана. — Всегда страшно переживал, когда видел это.»

После школы Алеша поступал в Лесотехнический институт, но недобрал баллов, собирался снова поступать.

Алеша мог не идти в армию — в детстве переболел менингитом. Но когда подошло время призыва, он вырвал все записи о менингите из медицинской карточки. Светлана только потом обнаружила эту маленькую хитрость. Она не хотела, чтобы сын стал подводником. «Ты в барокамере сделай вид, что тебе плохо, — говорила она, волнуясь, — что у тебя голова кружится, что тошнит».

«Мама! Мама! — смеялся Алеша. — Разве так можно?»

А потом письма стали приходить с корабля — такие уверенные, такие бодрые. И вовсе успокоилась Светлана Ивановна: на своем месте сын, никто его не обижает, нет на «Курске» ни дедовщины, ни издевательств.

На Новый год сын приезжал в отпуск. Без сюрпризов не обошлось — в коридоре снял шинель, шапку и засунул в сумку. С гордостью рассказывал про свою лодку.