Могрость - Елена Маврина

стихло. По слуху начали методично хлестать удары.

– Тебе чего, Нюта? – спросил Ярмак, излишне тщательно вытирая тряпкой машинное масло с рук.

Рабочий комбинезон не спасал в минус пятнадцать. Худощавый Ярмак ежился под дверью, переминаясь с ноги на ногу. Она долго репетировала вопросы, но в минуту икс трусливо потеряла уверенность.

– У нас тут происшествие случилось. Три дня назад, – подводила она, выразительным взглядом ныряя в его холодные глаза.

– Я слышал. М-да. С псиной?

Аня кивнула:

– Не совсем. Я подумала, ты видел что-нибудь?.. – она посмотрела на него в упор, словно взглядом произнося «могрость» и «труп-тварь», – …необычное.

Взгляд Ярмака вдруг сделался из скользкого режущим:

– Я? – Хохотнул. – Тут бегают шавки, но не думаю…

Она прокашлялась, придавая голосу формальный тон.

– Хм, да. Извини. Просто Гриша видел тебя у нашей калитки. Ты приезжал? Мы не слышали с братом…

– Нет. Руднева, твой Гриша что-то путает.

– Он не мой. – Аня стойко игнорировала его озлобление. – Возможно, Надю подвозил?

Белобрысое лицо Ярмака опять исказила усмешка.

– Я в мастерской вожусь до полуночи. Эй, Кость! – позвал он Сыча в дверь.

На пороге в замасленной куртке появился Сыч.

– Нюта говорит, что я заезжал к ним на неделе?

Костя не поддержал ухмылку приятеля.

– Что-то случилось? – спросил он участливо, словно менеджер возмущенную клиентку.

И Аня невольно отступила на шаг под их неприязненными взглядами.

– Нет. Я подумала, Надя меня искала.

– Да брось! – Ярмак опять притворно хохотнул.

– Мы здесь пятые сутки безвылазно, – высказался Сыч сдержанно. – Спроси у девчонок. Лора в магазине сейчас.

Аня покосилась на пластиковую дверь магазина.

– Похоже, недоразумение, – ответила, спускаясь по скользким ступеням металлического крыльца.

– Ага, – подтвердил Ярмак.

– Извините.

Она торопливо зашагала прочь, чувствуя, что ей смотрят в спину. Пальцы сами потянулись к смартфону, нажали на вызов. Аня тогда с трудом помнила, что говорила в трубку, как шла, о чем думала. С мыслями она собралась уже на кладбище, под калиткой Байчурина, – сидя на скамье и взирая на надгробия. Почему из всех жителей Сажного Грише померещился Ярмак?

Байчурин приехал со стороны поселка спустя минут двадцать ожидания. День разгорался, мороз утрачивал силу. Овчарка крутилась у ног, и Аня даже немного успокоилась в присутствии живой души.

– Ловушка – годный план, – признал Байчурин, выслушав ее рассказ. – Рискованный для вас, но хитрый.

Печка в доме горела дровами. Пахло ухой. Он сидел за столом напротив, крутя в руках армейскую зажигалку. Аня поглядывала на нее, вспоминая полумрак в чулане и чирканье колесика, искры. Нахлынула тьма кухни, крики Гриши. Она различала дым, а в дыму – мужской силуэт. Он душил ее – душил ее же злобой.

– Мы видим разные образы в том дыму. Мы с Витей.

– А мальчишка? Гриша?

– Ничего. Только дым. И пса.

– Он догадывается, – предупредил Байчурин. – Такое трудно с чем-либо спутать.

– У войнуга на полморды человеческая челюсть с коронками. Трупная челюсть. Выходит, слуги?

– Нечи. Прислужники могрости – нечи. Проклятие на весь род. Они к ней с просьбами ползут: людишки, одержимые завистью и местью. Выкапывают других слуг или врагов могрости.

– Врагов? Есть враги?

Байчурин опомнился:

– В этом Дина разбиралась. – Вздохнул тягостно. – Ненависть… – Он потер гравировку автомата на зажигалке. – Могрости нравиться это ощущение. Ненависть. Словно возвышаешь себя этим чувством, оправдываешь.

– Мы видим в дыму тех, кого ненавидим?

– Знать бы наверняка. Эта зараза изменчива.

– Как и наша ненависть. Я даже не задумывалась, ненавижу ли кого-нибудь? Отца, похоже. К сожалению. – Аня вернула взгляду невозмутимость. – Вам мерещится убийца сестры?

Байчурин отбросил зажигалку, потирая щетину.

– Тогда у него мое лицо.

Смотря на него, Аня видела горе: впалые глаза, морщины, шрамы – всё сливалось в необъяснимую, но узнаваемую гримасу страдания. Она сочувственно заключила:

– Вы ненавидите себя?

Пес положил хозяину голову на колено, слепо уткнулся носом в руку.

– А кого еще мне винить в их гибели? – спросил тишину за окном. – Они приехали сюда из-за моего упрямства. Эта мерзость чует гнев.

– Если она боится скорби и кладбищ, почему совершает убийства?

Байчурин отстраненно заворчал:

– Она не убивает, нет. Смерти – последствия голода, неутомимой жажды мщения и пыток. Но больше голода, могрость боится раскрыть тайны – обнаружить логово.

– Где искать это логово? Смертей в Сажном слишком много. Кто из погибших прислуживал ей, а кто угрожал обнаружением? Как долго здесь обитает зло?

– С точкой отсчета худо. Но у вас есть зацепка.

– Дина?

– Чем-то ваша семья значима этой напасти.

Аня потупила взгляд, обдумывая его слова.

– Я тут обнаружила кое-что. Когда убирала в чулане, в коробках. Два альбома Дины: фотоснимки и зарисовки леса. Ничего жуткого. Природа, цветы, листва, деревья. Ни-че-го.

– Такого быть не может, верно?

Она рассудительно качнулась, соглашаясь:

– По идеи, да. Но дядя сжег ее бумаги, журналы.

– Он знал о могрости.

Ане верилось с трудом: дядя уже второй день беспечно шатался по приятелям, изредка наведываясь домой вздремнуть.

– Вы говорили с ним?

– Драки не избежать. Руки пачкать жалко.

– Он буйный только, когда выпьет. После смерти Дины с катушек скатился. И главное –убивается только здесь, в Сажном.

– Что наводит на размышления.

– Я не близка с дядей, мы никогда не общались по душам. С Витей только ругаются. Дома воздух накален.

Байчурин поднялся:

– Мне в лесничество пора. – Сверился с часами. – Там Евлаховы орут о волках. Требуют охотников собрать, учинить облаву. А в лесу ни зверушки. Мертвый. Мертвый лес. – Он махнул рукой, приосаниваясь. – Подбросить тебя?

– Нет. Я прогуляюсь: дом пуст.

Аня обреченно провела лесничего до уазика. Ветер дул порывисто с севера, со стороны мертвого леса.

– Соболезную вашей беде, – выговорил он в окно, запустил двигатель. – Но с помощью часто нужда приключается. Либо выкарабкаетесь, либо подчинитесь.

***

Аня вернулась домой, одолеваемая пораженческими мыслями. Приготовила на автопилоте обед, вымыла грязную посуду. Плетущиеся размышления упирались в Дину, и Аня повторно осмотрела каждый уголок в пустом доме, на чердаке, поискала среди книг в чулане. Ничего.

Дядя ввалился на ватных ногах вечером, за полчаса до Вити. Есть отказался. Промычал невнятные извинения и завалился спать в грязных сапогах на бабушкину кровать. Увидь Александра Петровна безобразие сына – ее бы разбил новый приступ, а мама бы закатила скандал. Лицо дяди осунулось, посерело. Глаза желтели сосудами, между зубами чернели дыры. И вроде бы вещи недавно куплены, и волосы аккуратно подстрижены, лицо выбрито, худоба не пугает взгляд, – только облик внушал необъяснимое впечатление одичалости. Аня помнила дядю другим: разговорчивым бодрячком с заводскими анекдотами. Столько воды утекло с той поры – с пошатнувшей семью размолвки. Что могло рассорить Дину с мужем, Аня