Мысли, которые нас выбирают. Почему одних захватывает безумие, а других вдохновение - Дэвид Кесслер

В конце того года Карр приняла предложение Университета Сиракуз и вместе с семьей переехала. Уоллес был опустошен. «Я думал, что это просто в духе наркомана, – поделился наблюдениями один из друзей Уоллеса. – Скорее всего, вместо того чтобы переживать из-за неудачи, из-за того, что он должен садиться и писать, из-за того, о чем он писал, – Дэвид зациклился, и у него началась одержимость эскаписта… Он был, определенно, одержим Мери. Сильно одержим».

«Он водрузил ее на пьедестал – своего рода фантазия, – рассказывает другой друг. – Она была замужем, и это была целая драма, но очень инфантильная. Можно было подумать, что они школьники-старшеклассники, именно так все происходило. В то время Дэвид был трезвым; все протекало очень бурно. Он даже решил написать книгу, чтобы завоевать ее».

С мыслями о Карр Уоллес, после целого года полной неспособности к творчеству, начал всерьез писать роман, который и стал «Бесконечной шуткой». «Ключ к 1992 году заключается в М.К., она важнее всего, – собственноручно нацарапал Уоллес на полях одной из книг. – БШ было только средством для прекращения (что называется)».

К весне 1992 года часть «Бесконечной шутки» была готова для отправки агенту. Той же весной Уоллес узнал, что брак Карр идет к завершению. В мае он отправился в Сиракузы. В августе его настойчивость, наконец, окупилась: они с Карр были вместе.

Даже теперь, с союзником в лице Карр, Уоллес переживал серьезные трудности. Почему он должен так тяжело трудиться, чтобы заполнить содержание? Что мешает ему выдерживать сроки? Почему он постоянно сбивается с курса? Движимый теми принципами, которые он изучал на собраниях АА, Уоллес оглядывался все дальше назад – в поисках истины, готового ответа, – пока не пришел к выводу: все, во что он верил, и было источником его непрекращающегося беспокойства.

«Он препарировал путь, который повлиял на его душу. В двенадцатишаговой программе, если ты мошенничаешь с самим собой и окружающими, то получишь массу стыда и ничего хорошего, – рассказывала бывшая подруга Уоллеса. – Если у вас есть секреты, ничего хорошего. Это не значит, что вам придется написать роман. Но вы должны рассказать кому-то, вашему куратору. И он рассмотрит все под нужным углом».

Уоллес чувствовал, что восстановление сохраняет ему жизнь, и он «знал, что это единственный шанс для него – стать тем человеком, которым он хотел быть, более ответственным, более свободным, более честным». Он пришел к пониманию, что его мать была несчастной перфекционисткой, чьи возвышенные идеалы сильно ее разочаровали, и это разочарование она не смогла выразить. Вскоре Уоллес понял, что мать растила его, как продолжение самой себя. На полях знаменитой книги Элис Миллер, из разряда «Помоги себе сам», которая называлась «Драма одаренного ребенка», он написал (в главе «Потерянный мир чувств»): «Становлюсь, кем хочет моя лишенная нарциссизма мама, – исполнителем».

В своем рассказе о ребенке, воспитанном такой же строгой матерью («Самоубийство как своего рода настоящее»; опубликован в сборнике «Короткие интервью с подонками»), Уоллес пишет: «Этот маленький ребенок, когда вырос, любил мать больше, чем все в мире, вместе взятое. Если бы он мог признаться самому себе, то он бы сказал, что это значит – чувствовать себя порочным, омерзительным ребенком, которому досталась самая лучшая, самая любящая, терпеливая и прекрасная мать на всем свете». Внутренне эта мать переживала глубокое отвращение к себе и отчаяние. Когда ребенок из рассказа вырос, «мать забрала себе все, что было в нем несовершенного, и терпела – и так освободила его, выкупила, возродила, – добавив свой собственный запас отвращения. Так продолжалось все детство и всю юность, и к тому времени, как ребенок достаточно подрос, чтобы получать различные разрешения и допуски, мать уже почти заполнила отвращением глубину внутри себя: отвращением к себе, к несчастному преступнику-ребенку, к миру невозможных надежд и безжалостных наказаний. Конечно, она не могла ничего этого выразить. И сын также – отчаявшийся, как все дети, вернуть долг идеальной любви, который могут ожидать только матери, – не выражал все это для нее».

Но Уоллесу нужна была причина для того, что он посчитал глубоким чувством стыда его матери, и он продолжал поиски. После сеансов с психотерапевтом он пришел к теории, которую посчитал истинной, и теперь противостоял матери.

«Мама очень страдала, что Дэвид так и не познакомился с ее родителями, и все, что он знал о них, заключалось в следующем: дед приставал к его матери, а бабушка это позволяла, – вспоминает сестра Уоллеса. – Мама совсем не хотела отвечать на трудные вопросы каждый раз, когда Дэвид встречался с ней или созванивался. А Дэйв все время хотел обсуждать это. И он принимал нежелание матери говорить на эту тему, а также ее отказ признать правду или справиться с этими переживаниями, как основное подтверждение его идей».

Это привело к отчуждению, продлившемуся пять лет. В течение этих пяти лет Уоллес работал над «Бесконечной шуткой», где создал исключительно критический портрет матери, персонажа, названного в романе «Мамаша»: неразборчивая в половых связях «воинствующая буквоедка», одновременно центр и черная дыра семьи. «Эта женщина настолько многогранная и непробиваемая в своих обвинениях, – пишет Уоллес о Мамаше, – что невозможно чувствовать себя комфортно с любого сорта однозначным обвинением чего-либо».

«[Бесконечная шутка] посвящена деду – отцу моей матери», – объясняет Эми. – Это посвящение “тебе, ублюдку”».

Отношения Уоллеса с Карр были напряженными с самого начала. У нее был сын, и сын имел приоритет. Уоллес хотел, чтобы Мери тратила на него больше времени, а она считала его эгоцентричным. Уоллес просил Карр выйти за него замуж – она дала от ворот поворот. В конце концов, когда Уоллеса весной 1993 года пригласили преподавать в Университет Иллинойса, Блумингтон-Нормал, он неохотно принял предложение, понимая, что настало время уезжать. В Блумингтон он переместился в июле и начал преподавать с осени.

Тем временем работа над «Бесконечной шуткой» продолжалась: Уоллес продал роман издательству «Литтл, Браун», так как роман был практически завершен и работа продвигалась успешно. На самом деле ему потребовалось чуть больше года в Блумингтоне, чтобы закончить книгу.

В романе Уоллес описал свой собственный опыт – разбирая по косточкам, с юмором буквально все, от семейных отношений до депрессии, от теории кино, до тенниса, совместного употребления наркотиков сверх меры и восстановительной программы. Получился эпический текст, который и комментировал, и пародировал навязчивую потребность культуры в развлечениях.

«В этой книге было много от маленького Дэйва, различных его вариаций самого себя. Дэйв – воин АА, я думаю, больше похож на Дона Гатели, – говорит Костелло. – Но Дэйв до АА, больной Дэйв, разбитый Дэйв, полагаю, больше похож на Хала Инканденцу».

Публикация «Бесконечной шутки» принесла тридцатитрехлетнему Уоллесу необыкновенное признание, которого он так жаждал многие годы. Критики писали о «гении», «шедевре» и «виртуозном отображении стиля и темы». Не все необузданно восхваляли эту книгу, но почти все соглашались, что это работа искусного, виртуозного мастера. Об Уоллесе говорили как об «одном из больших талантов своего поколения, писателе, который, кажется, может все… постмодернист, который выходит за установленные рамки, способный создать реальные персонажи, из плоти и крови, и по-настоящему живые описания», – так оценивала роман Мисико Какутани из «Нью-Йорк Таймс». Однако дальше она пишет с меньшим энтузиазмом: «По мере того как читатель продирается через “Бесконечную шутку”, становится ясно, что боковая линия сюжета, с Гатели, Халом и канадскими террористами, также представляет собой непрочное сооружение, на котором мистер Уоллес может развешивать свои всепроникающие наблюдения и размышления. На самом деле весь роман часто кажется похожим на повод для мистера Уоллеса покрасоваться своим выдающимся мастерством и пустотой беспокойного разума».