Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник

От деда всё осталось, как в музее. Что за дело?

— Так видишь, какое дело, приказано сверху в нашем клубе организовать хор. И оркестр по возможности. Отстаём, говорят, мы по культуре. Надо народ приобщать к искусству. А ты, я слышал, по этой части специалист, рассказывали мне твои ухажерки. На гитаре играешь, на гармошке. И поёшь, вроде.

— Допустим. И что ты мне предлагаешь? Петь? Или играть?

— Да нет. Ты, ведь, что-то там кончал?

— Закончил. Училище. Дальше что?

— Как что? Ты — самое то, что нам нужно.

— Кому это «нам»?

— Кому, кому? Народу. Нашему клубу. Сидишь тут, понимаешь, втихаря, а я с ног сбился, ищу художественного руководителя для хора и оркестра.

— Какого ещё оркестра?

— Который приказано создать и быстро. Деньги выделили. Ставка сто тридцать четыре рубля с копейками. Ты же на пилораме «подай-принеси» работаешь за девяносто рябчиков?

— И что? Мне хватает.

— Слушай, ну что ты такой? Молодой! Красавец! Ты же так можешь поднять это дело — небу жарко станет. Тут у нас много поющих мужиков есть. Да и женщин тоже. Вон, как напьются, так до утра с «пьяной горки» на всю деревню орут. Заслушаешься. Начнем места первые брать. По области помотаемся туда-сюда, себя покажем, на людей посмотрим. А что?

— Ага, так у тебя всё просто — прям загляденье! — Ларик усмехнулся, глядя, как распаляется воображение у Воротова.

— Да, ладно. Ясно, что не просто. Приказано все силы на это бросить, проверять каждую неделю обещали. Это дело государственной, оказывается, важности.

— Не получится у тебя со мной ничего.

— Это ещё почему?

— Потому. Окончание на «у». Не дадут мне руководить никаким хором. Я почти что сын почти что врага народа. Фамилию меняю на отцову.

— И что?

— И ничего. Это будет фамилия моего деда — бывшего священника бывшего берлушовского храма. Меняю из идейных соображений. Понятно? Слыхал, как сейчас антирелигиозную пропаганду раскручивают? Так что мы — идейные противники с тобой получаемся. И ты сейчас наверху, а я в навозе. Примерно так.

— Да, ладно. Чего это ты? Причём твой дед-то? Ты комсомольцем же был? — Воротов неожиданно стал серьёзным, отбросив свою наигранную простоватость и панибратство.

— Был, да сплыл. Знали бы, кто у меня дед, — фиг бы мне, а не комсомол. Я ещё и на литургиях прислуживал. Я тогда маленьким совсем был. Меня из-за этого не так давно даже в райком вызывали. Беседовали.

— И что?

— Да ничто. Не собираюсь я ни от отца, ни от деда отказываться.

— Так… Ну, ни фига себе история, — Воротов растерянно замолчал. Уткнулся глазами в свои руки и о чём-то думал.

— Всё? Вопрос снят, как я полагаю? — Ларик насмешливо мерил гостя взглядом.

— Не снят. А если я добьюсь, чтобы именно тебя назначили на это место — согласишься? У тебя, ведь, есть опыт работы по профилю?

— Есть. На флоте предлагали остаться, мы там все первые места брали на смотрах всегда. А я сюда захотел вернуться. Во, дурак! Сейчас слушал бы крики чаек и дышал морским воздухом и ни о чём бы не думал. Ларик, сощурив глаза, смотрел куда-то вдаль.

— Расскажи, чем ты там занимался.

— Да зачем это тебе?

— Ну, расскажи, я никогда не был на море.

— Почему?

— Да так жизнь сложилась.

— Хреново сложилась, — мрачно оценил Ларик, и Ворот не возразил. — Море — это мечта. Там сам воздух другой. Не дышишь, а ешь этот воздух — влажный, солоноватый и густой от ароматов. Голова кружится. Но я первое время на море и не смотрел. Потом уже разглядел, когда втянулся в матросскую жизнь… — Ларик увлекшись, стал рассказывать про море, про свой ансамбль, про новые инструменты и радость ребят, когда впервые они заняли первое место в смотре хоров.

— …нам такой ужин тогда закатили — закачаешься! С тортами, даже с икрой бутербродов навалом дали. Крабов первый раз там попробовал варёных. Да, как наши раки, собственно, только здоро-о-о-вые! По два увольнения вне очереди дали… — Ларик замолчал, именно тогда он встретил в первый раз ту…

— Ну, здесь не корабль, дисциплина не военная, и инструментов приличных нет, так, по сусеку поскребём, наберем что-нибудь. Но народ-то точно певучий у нас? И на свадьбах поют, и на поминках. Это не везде, ведь, так. Я думаю, многие пойдут в хор. А чего по домам сидеть, телевизор только полканала ловит и то — не каждый день, а тут живое дело. Уверен, что пойдут. Ну, если ты, конечно, согласишься. На тебя даже безголосые девушки пойдут. Придётся конкурс устраивать, отсеивать. Ты же у нас секс- символ, понимаешь.

— Ну, это ещё бабка надвое сказала, кто тут у нас секс-символ, — Ларик знающе усмехнулся, глядя на Ворота.

— Да нет. Всему своё время. Я — пас. Я уже только по необходимости крайней на подвиги способен. Лень уже. Я тебе пальму первенства отдал давно. По тебе сохнут девчата. Я уже для них старый, — Ворот легко улыбнулся, — и набегался я.

— Да ладно. На тебе пахать — не перепахать.

— Илларион, в общем и целом мы договорились? Да? — перевел разговор на другое Леон.

— Ни о чём мы не договорились.

— Слушай, но ты же сам понимаешь, что каждый должен заниматься своим делом. Так?

— Ну, так.

— А ты бревна ворочаешь. А должен людям — и можешь, главное, — радость нести, ощущение полноты жизни. Праздника. Самоуважение к себе поднимется, родители и детей потянут. Кто знает, может тут у нас в какой-нибудь семье Шаляпин живёт? Согласен?

— Согласен. Только пустое это всё. Лучше времени не теряй, другого ищи.

— А это не твоя печаль теперь. Теперь я попробую.

— Пробуй. Но сразу говорю, что ничего у тебя не получится.

— Ладно, это моё дело. Ты обещал, и если что — ты согласен?

— Ну-ну. Пробуй. А пока я уж буду брёвна ворочать, тоже дело нужное.

Выходя из дома, Леон нос к носу столкнулся у ворот дома с Настей, она задержалась в школе.

— Добрый вечер, Настя. А Вы здесь живёте?

— Здравствуйте. Да, я здесь комнату снимаю.

— А я тут к Ларику приходил. По делам, — Леон уже перестал вздрагивать каждый раз, когда видел её, старшую пионервожатую школы, взрослую, но девочку. Она и её пионеры готовили концерты к празднику, репетировали в клубе до самого вечера, пока их не начинала выгонять тётя Паша, которой они мешали наводить порядок.

— До свидания, Настя.

— До свидания, Леон Сергеевич.

— Вот я и Леон Сергеевич уже, — мысль была болезненная и очень печальная. — Сколько ей лет интересно? Но так не бывает же?