Клыки. Истории о вампирах - Терри Виндлинг

Подняв голову, Клаудия увидела, что кто-то стоит на дамбе с вытянутыми в стороны руками. Зрителей рядом не было, значит, это не какой-нибудь подросток, пытающийся показать свою удаль. Она подошла ближе и увидела, что это Кен.

Он не слышал, как она подошла. Лицо его заливали слезы, он надрывно рыдал, словно старался выплеснуть все, что накопилось у него внутри.

– Кен? – позвала она.

Она тайно следила за ним уже полтора месяца и знала обо всех его передвижениях. После их многолетней дружбы такое сближение казалось чем-то странным. Пусть даже она не узнавала ничего нового, наблюдая за этим стариком, пока тот думал, что один. Он был просто хорошим, добрым мужчиной, который иногда ковырялся в носу.

Каждое утро он покидал дом и отправлялся посидеть на дамбе, где искушал себя до самого вечера, после чего вставал и возвращался домой.

Глядя на него, Клаудия думала: ведь они почти одного возраста, и он помнит то, что помнит она. Ту же музыку, те же фильмы. Но он – старик, а она – нет. В такие минуты она чувствовала удовлетворение от того, что была вампиром. Она была рада, что осталась молодой в двадцать первом веке и может принимать изменения в мире, будучи молодой.

– Кен, – повторила она.

Он повернулся на голос.

– Как думаешь, если я спрыгну – умру или только покалечусь?

Крепко держась за край, она взобралась на стенку и выглянула вниз.

– Покалечишься. Но если упадешь головой вниз, думаю, можешь и утонуть.

Он подсел к ней. От него странно пахло – запах казался каким-то неправильным.

Но это был не запах мертвого. Пока что нет.

Все еще балансируя на краю, Кен наклонился к воде.

– Я теперь у тебя в списке?

– Хочешь, я позвоню Соне? Или детям? – спросила Клаудия, заранее зная ответ.

– Это ни к чему. Она просто приедет за мной, и всё.

Клаудия прищурилась.

– А ты этого не хотел бы?

– Нет. Нет, не хотел бы. Я не хочу, чтобы она снова меня видела. Это для нее слишком тяжело.

Его голос был напряжен, и Клаудия поняла, что его терзает сильнейшая боль.

– А ты… сама в порядке? – Наклонив голову набок, он внимательно посмотрел на нее. – Ты всегда была так добра.

– Моя мама была добра. Но мне кажется, всей этой доброте пришел конец.

– Не теряй ее, – сказал Кен. – Хотел бы я и сам быть добрее ко всем. К друзьям, к незнакомцам.

Клаудия не ответила: «Никогда не поздно», потому что слышала по его голосу, что это не так.

– Что с тобой? – спросила она с вампирской прямотой. Опять же, ответ был ей известен, но нужно было, чтобы он сам это произнес. Это входило в обязательную часть процесса.

– Я болен. Очень болен. Впереди только боль и страдания для моих детей. А дети не должны видеть страданий родителей. И ты не должна была этого видеть.

– А что врачи? Не могут помочь?

– Только через боль. Но какой в этом смысл? Я хочу уйти тихо, мирно, владея собой. Разве я не имею на это права?

Клаудия несколько мгновений смотрела на него, затем повернулась к морю.

– Ты со всеми попрощался? Все дела закончил? Умирать с нерешенными проблемами нехорошо.

Он, похоже, удивился.

– Спасибо. Что выслушала, что не пытаешься отговорить. – Он говорил сдавленным голосом, настолько исполненным боли, что Клаудия чуть ли не сама ее чувствовала. – Я все закончил, со всеми попрощался, сказал, что всех люблю. И оставил кое-какие подарки внукам и сообщения для правнуков. Извинился перед людьми. Все уладил. Но просто не могу решиться. – Он умолк, наклонился вперед, зажал уши руками. – Кишка тонка сделать то, что нужно.

У Клаудии засвербели зубы.

– Я могу помочь, – прошептала она. И слегка ощерившись, повторила громче: – Я могу помочь.

Повернувшись к ней, он увидел ее клыки.

– Список… Так вот зачем он тебе нужен?

Она кивнула.

– Я аккуратно, – сказала она и, наклонившись вперед, впилась в пульсирующую вену на его шее.

Она пила до самого конца, пока он не умер, а потом усадила его на землю, прислонила к стене и вызвала «скорую». Она не хотела, чтобы его ограбили или повредили тело. Его жене и детям следовало скорее узнать о случившемся и увидеть его, пока он еще оставался свеж.

Она проследила за прибытием «скорой» с противоположной стороны улицы, а потом двинулась домой, ощущая удовлетворение и нутром, и сердцем. Тем самым, которого, по заверению других, у нее не было.

Они улыбались друг другу, как принято у лучших друзей.

Но какими разными были их улыбки! Зубы Джины, серые и почти прозрачные, казались хрупкими и редкими. Белоснежные зубы Эми ярко сверкали даже в тускло освещенной комнате. И, конечно, у нее были клыки. Длинные и острые. Полые на концах, идеальные, чтобы пить кровь.

– Хочешь? – спросила Джина.

– Хочешь? – спросила Эми.

Они встретились два года назад. В вечерней школе.

Эми ходила туда кормиться. Джина – получить свидетельство об окончании школы.

Эми думала, что без труда поужинает в туннеле, связывающем парковку и кампус. Джина казалась идеальной жертвой. Шла, не замечая ничего вокруг. Слушала музыку на своем айподе – слишком громко: мелодия разливалась в воздухе, наполняя туннель тихим эхом. Джина подпевала, не попадая в ноты.

Даже звук шагов Эми – стук сапог «гоу-гоу» – не открыл ей: в туннеле она не одна.

«Лучшее из убийств, – подумала Эми. – Легкое, и в крови нет привкуса страха. Вкуснотища».

Она перестала красться, побежала, настигая добычу, и вдруг отшатнулась.

Сперва она решила, что всему виной наполнившие туннель мерзкие человеческие запахи: затхлый воздух, вонь немытого тела, сигарет и мочи, но по мере того, как она приближалась, стало ясно: несет от девчонки. Эми поняла: с ее жертвой что-то не так.

Джина обернулась.

Эми, согнувшись вдвое, отшатнулась вновь.

Так они встретились.

– Привет, – сказала Джина, вынимая один из наушников и оставив его болтаться в воздухе. Музыка в туннеле стала чуть громче. Эми узнала песню – старую – когда-то она ей нравилась.

– Ну и воняет здесь, а? – продолжила Джина.

Эми кивнула. Ее клыки вытянулись – она опустила лицо и оперлась на стену туннеля, чтобы не упасть, пока не смирит кипящее внутри бешенство и не справится с ними.

– Меня на прошлой неделе чуть не вырвало, – поделилась Джина.

Эми снова кивнула. Трудно общаться, когда рот трансформируется. Обычно она не говорила – ела и всё.