Коммунисты - Луи Арагон

с врагом, в двух местах форсировавшим Бар, к востоку от Арденнского канала, где сужается излучина реки. Противник переправляется через Арденнский канал. Там, где совсем еще недавно сошедший с ума капитан на глазах у Сезара Дансета подпалил зажигалкой солдатские книжки, там, где еще вчера утром мускулистые, худые испанские республиканцы таскали надолбы, там, где этой ночью Бенедетти угрожал револьвером саперам, спускавшимся по северному склону высоких холмов, где около трех часов утра он сам попал в окружение, — там теперь встретились с передовыми частями генерала Эчеберригарэ, подошедшими к Вандрессу, до смерти усталые спаги на измученных лошадях. Немцы в Омикуре. На подступах к Вандрессу закладывают мины… Легко раненные не спешились. У одного, верно, жар, он страшно возбужден и, нагнувшись с седла за фляжкой с кофе, которую ему протянул самокатчик, говорит, говорит, говорит… Трудно понять его речь — тут и гранаты, и рукопашная схватка…

До смерти усталый спаги, приземистый и коренастый, не марокканец и не алжирец, вошел в сарай. В голове одна мысль: отоспаться… а там — будь что будет! Он привязал коня к пустой кормушке и повалился наземь; он канул в темную бездну сна… И во сне он уперся во что-то мягкое, шерстяное, навалился на еще теплое, еще хрипящее тело, на что-то еще живое, но уже переставшее быть человеком… дошло ли до одурманенного сознания полумертвого от усталости, хоть и привыкшего к тяжелой работе в летнюю страду винодела Пезе, дошло ли до его сознания, что это такое?

В чуть брезжущем рассвете под боком у спаги умирал тот сержант, которому накануне вечером Сезар Дансет перетянул ремнями оторванные по самые икры ноги, ноги, которые привели его сюда, на смерть… понимает ли спаги Пезе, что это такое, понимает ли он, что делает? Он тоже перешел в мир небытия, он по-братски делит соломенную подстилку с умирающим, он спит, и ничто не в силах помешать его сну, он спит… Кровь и вино смешались в этом тяжелом сне. Виктору Пезе снится сбор винограда и прогулки с кавалеристом Валье вдоль канала, обсаженного кипарисами; и Валье попрекает его за то, что он еще не уплатил партийных взносов… Ведь это же нелепо… Ну, как же ты хочешь… только что в Пюсманже… Какое дикое название… Так вот что такое Пюсманж — дикое название.

Сосед дышит все реже, все реже. И совсем затихает при первых лучах света, упавших сверху на его измученное лицо, сверху, из того окна, через которое подают на возы сено, сложенное наверху на сеновале… Спящий обнял умирающего солдата, он ворочается во сне, всхрапывает, все громче и громче…

Тот затих — он наконец обрел покой.

* * *

Рауль въехал в Нивель на рассвете. По сравнению с теми деревнями, что он проезжал, Нивель показался ему настоящим городом — настоящим не только потому, что он больше, что в нем многоэтажные дома, церкви, старинные памятники. А потому, что в нем были люди, гражданское население. Люди, которые при первых лучах солнца, — а день сегодня будет чудесный! — выходят из домов, открывают ставни. Вот бакалейные лавки, не очень богатые, но кое-что в них есть. Кафе, скромная закусочная для рабочих, которые идут на работу. Господи боже мой, ну как отказаться от кофе! Раулю нечем было заплатить, но с него и не спросили. Очень скоро он понял, что люди на улице не местные жители, а беженцы. Центр города выгорел 12 мая, во время налета. Особенно жалко старинную монастырскую церковь. После того налета французские войска были выведены из города, и с тех пор только раз была недолгая тревога…

Рауль опять сел в машину. Подъезжая к сгоревшему кварталу, на обуглившиеся развалины которого просто больно смотреть, он увидел, что люди на улице вдруг бросились бежать. Рауль так привык к грохоту танков и грузовиков, что позабыл о самолетах, даже здесь, глядя на то, что они натворили…

И снова начался ад. Немудрено, что сон разом соскочил с Рауля, и выпитый стакан кофе здесь был совсем ни при чем. Над городом бушевала буря, люди метались, как мыши, искали, в какую дыру залезть, тыкались во все стороны, налетали друг на друга, машины развивали скорость, испуганные лошади ржали, крутились на месте, опрокидывали повозки, и Раулю все время приходилось лавировать, чтобы не попасть в этот безумный водоворот, а над головой кружили крылатые драконы, кружили, кружили, и вдруг камнем падали страшные свистящие птицы, падали направо, налево, повсюду… на этот раз нам не уйти… звон стекла… раскаты грома… бомбы… дома… убитые… пламя… крики… и вдруг огромное облако пыли… все скрыло облако пыли!

Сколько времени длилась первая волна? Час? Десять минут? Никто не имел представления. И Рауль тоже. На машине проехать нельзя, потому что земля вся усыпана битым стеклом, сплошь целые улицы… Страшно, когда разрушение происходит у тебя на глазах: вот только что здесь стоял дом — а сейчас его уже нет… Над зияющими провалами стен повисли столы, диваны; окровавленные, обезумевшие люди тащат женщину, подхватив ее подмышки и за ноги.

Наконец Рауль нашел улицу пошире, где можно было проехать между грудами обломков, но тут в небе опять началась свистопляска — вторая волна обрушилась на Нивель…

При выезде из города словно на смех торчал среди развалин тот же рекламный щит, который Рауль уже видел, когда 10 мая вместе с Жаном проезжал через город в обратном направлении: «Посетите Нивель. Осмотрите древний собор и монастырь XIII века…», а с огромного купола неба, синего-синего, светило яркое солнце…

Когда Рауль приехал в деревушку, где с ночи стоял в фруктовом саду дивизионный санотряд, с грехом пополам укрыв машины под деревьями, все еще спали. И приезд Рауля не произвел впечатления. Он поставил свою машину под яблоню и, завернувшись в одеяла, улегся спать на носилках.

* * *

На заре Д5 генерал Хюнцигер издал приказ по войскам, направляющимся на передовые позиции, с предписанием порядка их передвижения на участке Грансара. Но в приказе ни слова не говорилось о корпусе генерала Грансара, будто этого корпуса и не существовало. В приказе не говорилось также ни слова о штабе генерала Грансара, находившемся в Берльере. Генерал Грансар удивился. Он не сразу понял, что его непосредственный начальник Хюнцигер одним росчерком пера изъял его из военных операций, а вместе с ним и трех командиров его дивизии: генералов Лафонтена, Бодэ, Шапуйи. Грансар не сразу понял, что он, что все они отрешены от должности.