Сны женщины - Евгений Хохлов

«И покарал его Господь, и отдал в руки женщины»[3].

Роль Ванды фон Дунаевой в исполнительской трактовке нашего режиссера чрезвычайно комична. Вполне возможно, публика будет в восторге. Но я на такой позор не подписывался и уступаю свою роль Северина (мою вторую роль в этом спектакле), уступаю хоть кому, ну, к примеру, молоденькому осветителю, который, бедолага, давно втайне жаждет актерских лавров.

Я тихонько спускаюсь с другой стороны бельведера. Там переулок, всегда пустынный, и можно уйти незамеченным. Вот так, шаг за шагом, – главное, не обращать на себя внимания.

Главное, не обращать на себя внимания, и тогда появляется возможность увидеть массу интересного. Например, как прекрасный принц на белом коне мчит вдаль обретенную принцессу.

Как лётный генерал на мощном белом довоенном авто увозит за семь холмов красотку актрису.

* * *

Упругие мягкие кресла, свист ветра за стеклом, ровное гудение мотора. Цветы, не перенеся бешеной скорости, валяются в обмороке на заднем сиденье, шубка спустилась с лилейных плеч. Пустое ночное шоссе ложится под колеса, а далеко внизу по темной воде моря бродит пологая сонная волна.

– Я вас не знаю, – прервала долгое молчание Елена. – Вы бы рассказали, кто вы есть, соблазнитель.

– Ничего особенного. Сорок лет, разведен, бездетен. Ммм… Что еще? Машина – «Мерседес Бенц» середины тридцатых. Трофейная, перекупленная. Штурмовик, а не автомобиль!

– Автомобиль. А по имени вас как? «Сорокалетразведенбездетен»?

– Простите, Леночка. По имени Федор, по фамилии Дунаев. Как видите, ничего особенного.

– Дунаев?! Ничего особенного?! Дунаев!!! – задыхается Леночка. Задыхается от восторга и предвкушения.

– Леночка, – удивлен генерал, – я не думал, что столь известен. Я, скорее, отчасти засекречен… Откуда вы…

– Дунаев! Вот это да! Слушайте, слушайте, это – судьба! Ну конечно, мне необходимо было сбежать с этих грязных подмостков, чтобы очутиться… Ах, как все повернулось! Слушайте – как вас? – Федор, слушайте, вы должны называть меня Вандой.

– Я… Пожалуйста. Как вам больше нравится. Хотя Леночка, по-моему, тоже очень красиво. Но – пусть Ванда.

– А я буду вас называть Северином. Вам нравится?

– Я, Леночка, то есть Ванда, для любимой готов на все. И на Северина, и на Феофилакта, и Федором пожизненно остаться… На что угодно согласен. Я, как только вас увидел, понял – все! Вот это женщина! Мы созданы друг для друга! Хочу вами обладать вечно.

– «Значит, вы в самом деле влюблены в меня? Страдаете?»

Ах, эта Леночкина роль! Ах, виртуозка Леночка! С какой легкостью обращает она генерала в своего партнера по подмосткам. Он уж и слова говорит – прямо из «пиэсы», как у нас здесь произносят.

– «Я сделаю все, что вы хотите, только бы не потерять вас!» – восклицает генерал. Обычное дело.

Кто из нас не произносил этой фразы в первом припадке влюбленности? Кто из нас потом не оправдывался, уверяя, что имел в виду вовсе не… Не то, что от него попросили, а нечто такое, простенькое и со вкусом, способное подвигнуть на первое интимное сближение. Не луну с неба, а целлофановый букет гвоздик и набор птифуров. Не ванну, наполненную шампанским, а бутылку «Советского», ну две, ну три, на худой конец. Не бриллиантовое колье, а нитку горного хрусталя.

Реалии! Реалии! Они далеки от брутального веселья языческих богов. Пошлость одна! Кто этого не знает? Поэтому без опаски можно говорить: «Я сделаю все, что вы хотите, только бы не потерять вас!» – а потом оправдываться или делать вид, что не совсем поняли просьбу, не так буквально истолковали кровожадность вашей феи, принцессы, волшебницы, богини.

Но оговорюсь: богини богиням, конечно, рознь.

– «Итак, вы готовы обладать мной, чего бы это вам ни стоило?» – вкрадчиво воркует Леночка-Ванда. Она опасна, и только безмозглый от влюбленности не заметит этого.

– «Да! Чего бы это ни стоило!»

Мчится белое авто, чуть приседает на виражах. Генерал уверенно и небрежно держит руль, а скорость – почти как у истребителя. Полет меж небом и морем. И небо, и море черны и в звездах.

– «Что же мне с вами делать?» – задумывается Леночка. И впрямь, не повторять же пьесу один к одному.

– «Что хотите. Что доставило бы вам удовольствие».

Вот оно! Каков соблазн! Леночка смеется. Смех ее – непроглядная ночь. Она – Венера, она – Ванда, а потому могла бы и вспомнить, пустоголовая кукла, что некоторые просьбы, приказы, пожелания, бывает, выполняются.

– Так ты действительно готов все для меня сделать?

– О, да, все, что ты попросишь.

Леночка смеется. Смех ее – непроглядная ночь.

– Тогда… застрелись!

Что сказать? Лицо генерала не дрогнуло. Он протянул руку, нащупывая нечто под приборной доской.

Леночка смеется, но все тише. Смех застывает на ее губах. Некоторые повеления, увы, исполняются, не так ли, богиня? Вам страшно? Остановите же его, это ваше будущее, обеспеченное будущее, мадам!

Она все еще не верит и потому опаздывает. Раздается хлопок, выстрел, красные брызги летят фонтаном, плечи, шубка – все в красном. Машина виляет в опасной близости к обрыву.

Истошный женский крик.

* * *

Она проснулась от собственного крика. Резко села в постели. От дурного ли сна или от того, что подскочила, едва очнувшись, кружилась голова, и сердце прыгало и трепетало самым неприятным образом.

Где сон, где явь? Белые драпировки повсюду, в складках – светлые тени. Что это за постель, похожая на огромный разрытый сугроб? И кто, черт побери, похрапывает рядом в подушку?! Ах да. Тот, который снился.

Подсолнухи. Старинный белый «Мерседес», свет фар, полет по ночному шоссе, выстрел. Все в красном, пенистом, хмельном. Вот на груди остались липкие пятна, размазанные – будто кто их слизывал.

– Ванда, – невнятно зовет он. Бредит во сне. – Ванда, все твои желания – закон… Мы полетим… Мы уже летим…

– Уже прилетели, – бормочет она.

Ванда, значит. И куда же мы прилетели? Сплошной белый туман вокруг.

В тумане, впрочем, обозначена дорожка некими вехами. У самой двери – казенного вида коричневые ботинки, один на боку, второй навзничь, шнурки запутанным клубком. Поближе к постели – фуражка вверх околышем, словно нищий положил для подаяния. Следующим номером – китель с пляшущими рукавами, виден и шитый золотом погон; на нем красные брызги. Еще ближе – широко расстегнутые брюки при красных лампасах, белая дерюжная подкладка карманов навыворот, широкие подтяжки на двойных пуговицах извернулись восьмерками. На брюки наползает майка в морскую полоску, а у самой кровати – потоптанным комом трусы черного сатина, из тех просторных, которые до колена, и называются сомнительно – «семейные».