Сто лет и чемодан денег в придачу - Юнас Юнассон

Деревянная платформа доверия не внушала. На крайней доске по-прежнему виднелась выведенная краской надпись «По путям не ходить». По путям ходить теперь совсем не опасно, подумал Аллан. А вот кто в здравом уме рискнет пройти по платформе?

Ответ не замедлил себя ждать, потому что в следующий миг ветхая дверь вокзального здания распахнулась, и показался мужчина лет семидесяти, с карими глазами и черной щетиной на подбородке, в кепке, клетчатой рубахе и черной кожаной куртке. Причем доскам платформы он, по-видимому, вполне доверял — судя по тому, что все его внимание было обращено к стоявшему перед ним старику.

Тип в кепке остановился посреди платформы с видом крайне неприветливым. Но потом вроде бы чуть отмяк, возможно увидев, какая дряхлая человеческая особь вторглась в его владения.

Аллан по-прежнему восседал на свежеукраденном чемодане, не зная, что сказать, но не решаясь сказать и об этом тоже. Он лишь пристально смотрел на типа в кепке, дожидаясь первого хода с его стороны. Каковой и воспоследовал, причем оказался совсем не таким угрожающим, как можно было подумать. Скорее выжидательным.

— Кто ты такой и что делаешь на моей платформе? — спросил тип в кепке.

Аллан не ответил; он еще не определился, кто перед ним — враг или друг. Но решил, что неразумно будет ссориться с единственным имеющимся в поле зрения человеком, способным впустить тебя в теплый дом, пока совсем не похолодало. И решил поэтому говорить все как есть.

И Аллан рассказал, что зовут его Аллан, что ему ровно сто лет, но он вполне бодр для своего возраста, то есть бодр настолько, что как раз теперь находится в бегах из дома престарелых, что он, кроме того, успел украсть чемодан у одного малого, который наверняка не испытывает по этому поводу особой радости, а также о том, что колени Аллана в настоящей момент не в лучшей форме и что Аллану очень и очень хотелось бы воздержаться на сегодня от дальнейших пеших прогулок.

Изложив все это, Аллан умолк, по-прежнему сидя на чемодане и ожидая вердикта.

— Ах, вон оно как, — тип в кепке заулыбался. — Так ты ворюга!

— Старый ворюга, — угрюмо уточнил Аллан.

Мужик в кепке ловко соскочил с платформы и направился к столетнему гостю, чтобы разглядеть его поближе.

— Тебе что, правда сто лет? — спросил он. — Тогда ты, наверное, проголодался?

Аллан не уловил, каким образом второе вытекает из первого, однако есть ему и правда хотелось. Так что он спросил, что, собственно, имеется в меню и не включает ли оно часом и выпивку.

Тип в кепке протянул руку, представился Юлиусом Юнсоном и помог пожилому гостю принять вертикальное положение. И сообщил, что поможет Аллану поднести чемодан, что на ужин предполагается лосиный стейк, если нет возражений, а выпивка к нему будет непременно, так что хватит поправить и коленки, и даже остальное туловище.

С громадным трудом Аллан вскарабкался на платформу. Судя по резкой боли в суставах, он по-прежнему был жив.

Юлиусу Юнсону несколько лет было не с кем поговорить, поэтому старик с чемоданом оказался долгожданным гостем. Стопочку за одно колено, потом за другое, потом еще парочка — за спину и за шею — плюс еще одна для аппетита в совокупности располагали к беседе. Аллан спросил, чем Юлиус живет, и услышал в ответ целую историю.

Юлиус родился на севере, в Стрёмбакке, недалеко от Худиксваля, и был единственным ребенком в семье фермеров Андерса и Эльвины Юнсон. Он батрачил на семейной ферме и ежедневно получал трепку от отца, державшегося мнения, что Юлиус ни на что не годен. Но в год, когда Юлиусу стукнуло двадцать пять, мать умерла от рака, о чем Юлиус очень горевал, а сразу после этого отец утонул в болоте, пытаясь вытащить оттуда телку. Юлиус и об этом тоже горевал, потому что к телочке уже успел привязаться.

У молодого Юлиуса талантов к сельскому хозяйству не обнаружилось (так что тут отец оказался прав), как и особого желания этим хозяйством заниматься. Так что он продал всю землю, кроме нескольких гектаров леса, которые могут пригодиться на старости лет.

Потом он отправился в Стокгольм и за два года профукал там все денежки. И тогда вернулся к себе в лес.

Не без азарта Юлиус принял участие в тендере на поставку пяти тысяч электрических столбов для Худиксвальской электрической компании. И поскольку особо не вдавался в такие детали, как страховые отчисления работодателя и налог с оборота, то тендер выиграл. С помощью десятка венгерских беженцев он даже ухитрился поставить эти столбы в срок и получил столько денег, сколько даже и представить себе не мог. Так что тут все получилось, вот только Юлиусу пришлось малость смухлевать, потому что стволы все-таки были не вполне кондиционные. Поэтому столбы вышли на метр короче, чем требовалось в заказе, и никто бы этого даже не заметил, не обзаведись чуть ни каждый фермер в округе зерноуборочным комбайном.

Худиксвальская электрическая компания вскоре понатыкала эти столбы через поля и луга по всей округе, но когда началась жатва, то провода оказались порваны в одно и то же утро в двадцати шести местах двадцатью двумя различными новенькими комбайнами. Весь этот кусок провинции Хельсингланд остался на недели без электричества, жатва остановилась, электродойки не работали. Прошло не так уж много времени, и гнев фермеров, поначалу направленный на Худиксвальскую электрическую компанию, перекинулся на молодого Юлиуса.

— Но выражение «веселый Худик»[2]появилось не тогда, это я тебе точно говорю. Мне пришлось семь месяцев отсиживаться в сундсвальской гостинице, пока опять все деньги не вышли. Ну что, еще по маленькой? — поинтересовался Юлиус.

Аллан решил, что, пожалуй, да. А поскольку лосиные стейки к тому же обильно запивались пилснером, то теперь Аллан чувствовал себя настолько хорошо, что чуть было не забоялся смерти.

А Юлиус продолжал рассказывать. После того как в один прекрасный день в центре Сундсваля его едва не переехал трактор (управляемый фермером с глазами убийцы), Юлиусу стало ясно, что тут, в округе, его маленькую промашку не забудут еще пару-тройку столетий. Тогда он решил сменить место жительства и перебрался в Мариефред, где понемножку подворовывал, пока, устав от городской суеты, не добрался до заброшенной платформы Бюринге благодаря сумме в двадцать пять тысяч крон, случайно найденной как-то ночью в сейфе грипсхольмской гостиницы. И тут, на платформе, он и живет, большей частью на муниципальное пособие, но также за счет браконьерской охоты в лесу у соседа и небольшого самогонного производства. Юлиус признался, что непопулярен у местных, и Аллан ответил, прожевав, что это можно, пожалуй, в какой-то степени понять.

Когда Юлиус выразил желание принять по последней «на десерт», то Аллан ответил, что всегда имел слабость к такого рода десертам, но что сейчас ему перво-наперво надо воспользоваться известными удобствами, ежели в доме такие имеются. Юлиус встал, зажег верхний свет, поскольку уже темнело, и, указав рукой, сообщил, что в передней справа от лестницы есть работающий ватерклозет, и заверил, что к возвращению Аллана опять разольет по рюмочке.