Последний Магистр - Анна Клименко

Он с ненавистью взглянул на медленно приближающуюся сестрицу. Сквозь пышные кроны деревьев-стражей просачивались золотые нити солнца, и, опутанная ими, повозка сверкала и переливалась, заставляя щуриться. Презрительно сплюнув в траву, Ильверс поискал глазами мать – оказалось, та уже бросила выпалывать клумбу с лиловыми розами и, прихрамывая на обе ноги, спешила к нему, отчаянно делая какие-то знаки.

У Ильверса снова чуть не вырвался извечный упрек – почему? – но он вовремя прикусил язык. К презрению горячим ручейком примешивалась жалость к рано постаревшей, изможденной женщине.

Мать наконец добралась до него, и, вцепившись в локоть, потащила к дороге.

– Кланяйся, кланяйся, дурак!

В висках тугими ударами забилась кровь; Ильверс резко дернулся, стряхивая измазанные в земле пальцы дэйлор.

– Из ума выжила? С какой стати? Чем она лучше меня?!!

– Кланяйся, дурачок, – мать сиплым шепотом продолжала увещевать его, – может, возьмет тебя в замок прислуживать… пойдешь учиться… ну же, не упрямься!

В это время повозка поравнялась с ними; мать, испуганно ойкнув, бухнулась на колени, зачем-то прикрывая голову руками. Словно боялась, что ее будут бить.

А Ильверс так и остался стоять, не сводя взгляда с госпожи.

Тритоны всхрапнули и остановились. Найли, подперев кулачком точеный подбородок, некоторое время с любопытством разглядывала наглеца. Все это, конечно же, делалось напоказ – они прекрасно знали друг друга, и знали, кем друг другу приходятся. Возница тоже глазел на Ильверса, но со смесью страха и сочувствия. Молчание затягивалось.

Наконец, грациозным жестом раскрыв веер, Найли поинтересовалась:

– Почему ты не кланяешься, раб?

Взгляд Ильверса, помимо его воли, остановился на изящной шее девушки. В сознании вспыхнула сладко-заманчивая картина: Найли бьется в судорогах, глаза вылезли из орбит, а его пальцы с хрустом ломают ее нежное горло.

– Я тебя спрашиваю, – сахарным голоском пропела дэйлор, – ты оглох?

Это очаровательное создание находило особенное удовольствие в подобных издевках; как никто другой, она умела ворочать нож в незаживающей ране. Ильверс молчал. Да и что он мог сказать? То, что никогда не будет гнуть спину перед собственной сводной сестрой?..

Найли исторгла из себя вздох, полный сожаления, затем поднесла к губам золотой свисток и трижды резко дунула в него. Ильверс моргнул и бросил взгляд на мать: та по-прежнему валялась, распростершись на земле, дрожа всем телом. Громко топая, прибежала четверка надсмотрщиков.

– Этот раб, – сказала Найли, указывая тонким пальчиком на Ильверса, – это ничтожество не желает кланяться своей госпоже. Всыпьте ему как следует, чтобы в следующий раз неповадно было.

* * *

И снова он не мог лежать на спине. И тощенький лучик света просачивался сквозь щель между досками, выхватывая из полутьмы хижины грязную ножку стола и край миски с водой. Ильверс как-то спросил у матери – зачем в их лачуге нужен стол, когда у прочих его прекрасно заменяет брошенная на пол циновка, но женщина, улыбнувшись одним уголком рта, принялась вспоминать о своей жизни в замке, и о том, что высокорожденные всегда едят со стола, а не с пола. Тогда Ильверс только хмыкнул, и кособокий, хромой на четыре ноги стол все-таки остался жить в хижине…

– Дурачок ты мой, дурачок, – бормотала мать, – зачем тебе это? Почему не хочешь смириться?

Но он только скрежетал зубами и отплывал в темное море беспамятства. А там, в бушующем водовороте, где не было ни земли, ни неба – а только мешанина чернильных и серых пятен, его находила благословенная Память Предков, то единое, что принадлежало всему народу дэйлор, храня знания тех, кто когда-либо жил на этом свете. И он вспоминал то, чего никогда не делал; воображал, как собирает в тугой ком Силу, плещущуюся повсюду, и бросает огненный смерч прямехонько в грудь Найли. А потом испытывал темное, неправильное удовольствие от того, как она мучительно умирала в сердце пламенеющего кокона.

– Не умеешь, да и не хочешь спину гнуть, – говорила мать, – вот и зря. И нечего зубами скрипеть. Найли – госпожа, а ты – раб. Ничего с этим не сделаешь… Поклонился бы ей, попросился бы прислуживать в замок. Я же вижу, как тебе тяжело…

– Она мне не госпожа, – устало повторял Ильверс, – а я ей не раб. Я такой же, как она. Почему, почему мы здесь, матушка? Что мешало тебе остаться в замке?!!

– Я ничего не могла поделать, – только вздыхала дэйлор, дрожащей рукой приглаживая пегие, спутанные пряди своих еще недавно черных волос, – ничего… Но ты еще можешь что-то изменить, почему же ты не хочешь?..

Позже боль отступила, заползла, как змея в нору. Ильверс наконец смог выйти из хижины, но на это ушли все его силы. Он сел на пороге, тяжело дыша и обливаясь потом.

Мимо плелся старый дэйлор, Квади, по кличке Ящерица. Остановился, поцокал языком.

– Что, храбрец? И не жалко тебе матери?

Ильверс только покачал головой. Конечно, мать он жалел, но…

– Не дури больше, – назидательно рек Ящерица, – и спина будет целее. А еще личинкой был таким же настырным!

Личинкой… Значит, мать выгнали из замка еще тогда, когда он был несмышленым созданием, жалким подобием дэйлор…

Ящерица пожал костлявыми плечами в розоватой сетке шрамов и побрел дальше. А Ильверс остался сидеть на пороге, наблюдая за тем, как танцуют золотистые пылинки в столбе света. Потом вернулась мать, юркнула в зловонное нутро хижины и появилась оттуда с миской тягучего варева, которое получалось, если долго-долго варить плоды тамико.

– Ну что, ты доволен собой, я погляжу?

Ильверс вяло взял миску, обмакнул туда палец. Мать уперла руки в бока и нахмурилась.

– Ильверс. Я тебя прошу, больше не делай так…

– Угу. Кланяйся своей сводной сестричке, ползай перед ней на брюхе, и все будет хорошо.

– Ну вот видишь, сам ведь знаешь, как правильно! Они тебя бьют с каждым разом все сильнее. Допрыгаешься, что отправят тебя к Предкам, дурачок.

Ильверс облизал палец и с трудом проглотил пресную жижу.

– Не хочу я такой жизни. Пусть лучше меня убьют.

Дэйлор всплеснула руками, но не заголосила, как того ожидал Ильверс, а наоборот, присела рядом на порог.

– Послушай меня, Ильв. Может быть, сейчас мы живем плохо, не так, как тебе хотелось бы… Но твой отец уже немолод, дом д’Аштам – как сохнущее дерево, и других наследников мужского пола, кроме тебя, нет. Понимаешь ты это? Так зачем глупо рисковать своей жизнью, когда все еще может обернуться в нашу пользу?

– Ты сама-то веришь в то, о чем говоришь? – хмуро спросил Ильверс, – мы – рабы. Просто рабы. И никому мы не нужны.

Мать неопределенно пожала плечами, хмыкнула и ушла.

… Через три дня Ильверс смог самостоятельно добраться до небольшого пруда, чтобы искупаться и одеться в чистое.