Простодурсен Лето и кое-что еще - Руне Белсвик

– Я довольна своим гостеванием здесь, – сказала утка. – Чистая река, хороший уход, вкусный пудинг. Но теперь мне пора поторапливаться, у меня встреча. Баклан и гусыня ждут меня на холме.

– Как мы несём яйца? – спросил Утёнок.

– Придёт время – узнаешь, – ответила ему мамаша-утка.

– А очень сложно, чтобы они вышли такие круглые, гладкие и совсем целые?

– Не сложно, но утомительно. Иногда тебе будет хотеться махнуть на юг.

– Ну ничего, как-нибудь обойдётся, – ответил Утёнок, – у нас же будет театр.

– Вот именно, – кивнула утка. – Теперь спустите меня на воздух.

– Тебе бы парашют, – с сомнением заметила Октава.

– Не бойся, всё будет хорошо, – успокоила её утка.

У Простодурсена тоже было неспокойно на душе. Не нравилось ему всё это. Неподъёмная утка, которую надо на носилках затаскивать на гору, а потом скидывать в пропасть. А в утке пудинга набито чуть не до клюва.

– Если ты вернёшься, мы покажем тебе театр, – сказала Октава.

Стоило Октаве открыть рот, как сразу выскакивал этот театр. «Что за напасть такая, – думал Простодурсен. – У нас от старых забот голова кругом идёт, куда нам ещё театр».

Простодурсен держал утку на руках и дрожал всем телом. Он первый раз попал в такую историю.

– Соберись и действуй, – сказала утка.

– Сейчас, – ответил Простодурсен.

– Ты замёрз?

– Нет, – мотнул он головой. – Уже бросать тебя?

– Да, – кивнула утка.

Пятясь, чтобы выиграть место для разбега, Простодурсен вышел из-под спасительной шляпы – и в три секунды промок. Побежал со всех ног к обрыву. Споткнулся о старый камень, растянулся в полный рост и откатился в черничник. Падая, он отшвырнул от себя утку.

– Где она? – вскрикнул Простодурсен.

– Ой-ой-ой! – вопил Утёнок.

Утка падала, прорезая дождь. Всё ниже и ниже. Казалось, ещё минута – и она разобьётся о землю. Но вдруг она резко взмыла вверх. Поднялась выше сосен, ни на одну не напоровшись. И скрылась за тёмными тучами.

– И как это у них получается? – спросила Октава.

– Не знаю, – сказал Простодурсен. – Я вообще ничего не знаю, кроме одного: сейчас мне пора домой – колоть дрова.

– Нет, сейчас мы займёмся театром, – решительно сказала Октава. – Дрова подождут.

– Дрова, может, и подождут, но зима грянет по расписанию, а у меня ни полешка.

– Недостаточно греть стены, надо греть душу и сердце, – ответила Октава.

– Вот именно, – сказал Утёнок.

– Что значит греть душу и сердце? – спросил Простодурсен.

– Скоро поймёшь, – кивнула Октава.

– Нет, – заупрямился Простодурсен, – не пойму.

– У него голова два булька, – крякнул Утёнок.

– Ты не понимаешь, что это значит? – спросила Октава.

– Не понимаю, – сказал Простодурсен. – Греть душу – это как? И чем?

– Если ты, к примеру, скажешь: «Ах, как ты сегодня прекрасно пахнешь!» – мне станет тепло на душе, – привела пример Октава.

Простодурсен повёл носом в её сторону и принюхался. Он почувствовал, что у Октавы новый запах. Она их часто меняла. И вообще слыла мастерицей сочинять запахи.

Этот новый напоминал о лете. В нём была и речка, и разогретый солнцем бульк. Очень приятный запах. Однако вслух Простодурсен этого сказать не мог. Не в его правилах обнюхивать встречных-поперечных, да ещё говорить им об этом.

– Но я никогда тебе такого не говорю, – сказал он Октаве.

– Вот именно. Поэтому нам нужен театр.

– Только из-за того, что я не сказал ничего о твоём запахе? Давай уж я лучше скажу, – предложил Простодурсен.

– Ты ничего не понял, – вздохнула Октава.

– Так я сразу сказал, что не понимаю, – попытался оправдаться Простодурсен.

– Театр – это такая радость!

– Какая?

– Ну такая…

– У-у.

– Голова два булька! – снова крякнул Утёнок.

Октава взяла малыша на руки и повернулась лицом к тучам, лесу, речке и дальним далям.

Утёнок с любопытством пялился вверх на её подбородок и рот.

– Жизнь преподносит нам сюрпризы, – сказала она.

– Что? – встрепенулся Простодурсен. – Утка вернулась?

– Нет. Но как же прекрасна Приречная страна! Простодурсен, взгляни на неё и скажи: что ты видишь? Что чувствуешь?

– Мне всё называть, что я вижу? Боюсь, мы сегодня не управимся.

Утёнок тоже взглянул туда, куда Октава велела смотреть Простодурсену. Но у него закружилась голова, и он зажмурился.

– Нет, – объяснила Октава, – всё перечислять не надо. Просто скажи: что ты чувствуешь? Что творится у тебя в душе в эту минуту на вершине горы?

– Во-первых, я чувствую голод, – обстоятельно подошёл к делу Простодурсен, – и хочу поскорее спуститься в пекарню Ковригсена. Во-вторых, я чувствую холод – и думаю, что скоро зима, а у меня нет дров. Я хорошо ответил?

– Простодурсен, лапочка, бедный ты мой, – сказала Октава. – Театр нужен тебе гораздо больше, чем я думала.

– Ой, бедный, – крякнул Утёнок. – Но ничего, будет ему театр.

Когда они вздумали его жалеть, Простодурсен получше прислушался к себе и вроде бы что-то такое почувствовал. Может, это как раз сердце греется, подумал он. И решил сказать Октаве про её новый запах. Простодурсен хотел посмотреть, согреют ли Октаву его слова и что с ней от этого станется.

– Ты хорошо пахнешь, – начал он.

– Я? – удивилась Октава.

– Да, – кивнул Простодурсен.

– Простодурчик, это я просто для примера сказала, что в голову взбрело.

– Да? – удивился теперь Простодурсен.

Он заметил, что Октава прячет улыбку. Крохотную улыбочку прятала она в тени шляпы. Но никакого тепла Простодурсен так и не почувствовал. Он мёрз. Ему надоело торчать на этой горе. Хотелось поскорее спуститься в лес и заняться уже дровами.

Они прихватили табуретку и пошли вниз. Несколько раз чудом не упали. Попробуйте спускаться вниз под горку в дождь втроём под одной шляпой и ни разу не запутаться, где чьи ноги.

– Всё-таки это важная штука – чтобы сердце горело, – сказала Октава.

– Тебе обязательно всё время говорить об одном и том же? Театр греет душу… У меня голова занята совсем другим. Слышишь, как Пронырсен дрова рубит? Ему всего-навсего самому надо согреться, ну а мне Утёнка целую зиму в тепле держать, а в доме ни щепки…