Повседневная жизнь французов во времена религиозных войн - Жан Мари Констан

Изменения в культурной сфере затронули прежде всего элиту общества. Мир интеллектуалов, художников, клириков, состоятельных горожан и дворян был потрясен чередой перемен, произошедших в результате Реформации и начатой против них борьбы. Между средиземноморским миром, озаряемым отблесками уходящего Ренессанса, и территориями, подвластными Священной Римской империи, начались жестокие конфессиональные баталии. По своему географическому положению Франция оказалась между двух огней, что не могло не сказаться на ее внутреннем положении. С одной стороны, она органически восприняла гуманистические ренессансные идеалы и утонченную итальянскую культуру, гуманисты возродили интерес к античной словесности и провели огромную работу в «защиту и прославление» французского языка. С другой стороны, французские сторонники Реформации последовали за наиболее жестким, бескомпромиссным идеологом протестантизма, выступавшим против любых зрелищных искусств, а из литературы признававшим только догматические и агитационные сочинения. Противоречия вероисповеданий не могли не найти своего отражения в культуре. С началом военных действий, сразу же принявших ожесточенный характер, в литературных кругах и среди людей искусства начинается упадок оптимистических настроений, присущих гуманистам-утопистам первой половины XVI века, начинает возрастать интерес к темной стороне человеческого бытия, в искусство вторгаются трагедия и насилие. Ренессанс сменяется маньеризмом с присущим ему кризисным мироощущением, мрачностью и драматизмом, а потому органично вписавшимся в жизнь, полную опасностей. На завершившемся в 1563 году Тридентском соборе те, кто верили в доброту Творца и возможность реформировать церковь изнутри, потерпели поражение от сторонников «вооруженного» возвращения утраченных позиций и умов. Началось беспощадное движение Контрреформации, подмявшее под себя политиков, пытавшихся решить межконфессиональные проблемы мирным путем. Французы эпохи Религиозных войн читают не скабрезные и веселые «Пятнадцать радостей брака», а мрачные трагические истории Пьера Боэтюо, Верите Абанка и Франсуа де Россе. И если элита еще наслаждается возвышенной поэзией Ронсара, дю Белле и Мориса Сева, подпольно внимает трагическому пафосу стихов Агриппы д'Обинье, то на «массового» читателя (и, разумеется, слушателя, так как листовки с леденящими кровь историями вывешиваются на площадях, где грамотеи читают их вслух) обрушиваются рассказы о страшных преступлениях, зловещих кознях дьявола и ужасающих карах, настигающих и правых, и виноватых. Недаром именно из новелл времен Религиозных войн нередко черпал свои сюжеты зловещий маркиз де Сад. Большие художники того времени также изображают ужас человеческого бытия. На картинах Питера Брейгеля Старшего «Триумф смерти» (ок. 1562) и «Избиение младенцев» (ок. 1566) человек корчится в муках в объятом пламенем мире. И протестанты, и католики одинаково узнавали в таких полотнах бедствия гражданской войны. Прием запугивания используют обе враждующие стороны. Страх порождал трагическое видение мира. Реальность и фантазмы тесно переплетались и в объемных томиках, и в тонких брошюрах, где на нескольких страничках излагалась какая-нибудь короткая кровожадная история. Однако, как указывает Ж. М. Кон-стан, когда простолюдины-католики, запуганные до состояния невменяемости проповедниками и тогдашними средствами пропаганды (картинками и листовками), начинали чувствовать себя карающей десницей Всевышнего и во имя чистоты, невинности и добра отправлялись истреблять гугенотов, гугеноты, также воинственно настроенные своими пасторами, отправлялись разрушать символы чуждой им веры.

Затянувшийся почти на сорок лет религиозный конфликт завершился Нантским эдиктом, принятым королем Генрихом IV в 1598 году. Согласно этому эдикту, король, желая прекратить «смуту и распрю» между своими подданными, разрешал исповедовать «так называемую реформированную религию» во «всех городах и местах королевства» «без преследований, притеснений и принуждений». Нантский эдикт стал первой в Европе попыткой придать легальный статус религиозному меньшинству, заставить общественное мнение пойти на компромисс. Для своего времени подобного рода документ являлся поистине передовым, ибо, по словам автора, он впервые в европейской политике поставил на повестку дня понятие терпимости, «толерантности», хотя, разумеется, о терпимости в современном понимании этого слова говорить не приходится.

С принятием Нантского эдикта завершились восемь религиозных войн, был достигнут — пусть непрочный — консенсус в обществе, и Франция смогла, наконец, вздохнуть свободно и начать восстанавливать разрушенное постоянными войнами хозяйство. Но история конфессионального противостояния на этом не завершилась. Как следует из источников, после восшествия на престол Генриха IV пасторы обнаружили среди реформатов «отсутствие дисциплины», а также «благородного огня», пылавшего в глазах защитников веры во время гражданских войн. И пасторы принялись усиленно блюсти нравы отбившейся за время войн от рук паствы. Отовсюду неслись призывы блюсти умеренность в одежде, украшениях и прическе. Гугенотам стали запрещать вступать в браки с католиками, а те, у кого жены были католичками, обязаны были обратить их в протестантскую веру. Дабы вверенное пастырям стадо соблюдало принципы кальвинистской нравственности, усилилось вмешательство церкви в частные дела, в частные отношения, была установлена система строгого надзора за паствой, пасторы не гнушались шпионских функций и назначали наказания, что порождало недовольство среди гугенотов.

Тем не менее ко времени, когда должность первого министра оказывается в руках у знаменитого кардинала Ришелье, во Франции насчитывается около миллиона гугенотов, во главе их стоит принц крови Анри де Роган, им принадлежит крупнейший порт Ла-Рошель, и, в надежде на поддержку Англии и Нидерландов, они лелеют мечту о создании отдельной республики. До окончательного примирения двух конфессий, о котором мечтал Генрих IV, все еще далеко. Впереди хорошо известная по роману А. Дюма «Три мушкетера» осада Ла-Рошели, а следом менее известное взятие последней протестантской цитадели во Франции — города-крепости Монтобан. Длительная и кровопролитная история религиозных войн во Франции завершается только в августе 1629 года торжественным въездом кардинала Ришелье в Монтобан. Сын Генриха IV, король Людовик XIII, дарует милость гугенотам и отказывается от дальнейших их преследований. Во имя национально-политического единства Ришелье окончательно отказывается от идеи сделать Францию однородной в конфессиональном отношении и сохраняет свободу вероисповедания. Понятие «француз» становится выше понятия «католик» или «гугенот».

Однако мир устанавливается прежде всего на государственном, политическом уровне. На уровне бытового сознания у католиков по-прежнему есть претензии к гугенотам. Тем более что гугенот чаще всего — человек состоятельный, образованный и работящий. А принципы самоуправления протестантской церкви, фактически превращающие каждую протестантскую общину в независимую республику, вызывают раздражение не только у соседей-католиков, но и у политиков, стоящих у руля государства. А особенно у Короля-Солнца Людовика XIV, чье изречение «Государство — это я» возведено в ранг государственной установки. Людовик XIV объявляет протестантам законодательную войну и начинает окружать их стеной запретов. Протестантам запрещается собираться вне храмов без пасторов, вступать в брак с католиками, воспитывать детей от смешанных браков в принципах реформатской веры, эмигрировать из страны, занимать и исполнять ряд должностей. Смешанные судебные палаты были распущены. Результатом запретительных мер явился принятый в 1685 году в Фонтенбло указ об отмене Нантского эдикта. Страна вновь формально становилась моноконфессиональной. Но именно формально, ибо не все гугеноты добровольно перешли в католичество, не все сумели эмигрировать в Америку или в соседние с Францией протестантские страны. Многие по-прежнему тайно продолжали исповедовать свою веру. Но понятие толерантности на многие годы исчезло из политического обихода.