Фрау Волле и аромат шоколада - Ютта Рихтер

Мы кивнули.

– Не вешайте нос, – добавила фрау Волькенштайн. – У нас всё будет хорошо, верно? – И она посмотрела на нас так, словно видела насквозь. – А что сказал осёл, когда уходил с мельницы?

– «До свидания», – хором ответили мы с Морицем.

Мы зажали в руках шоколадки и, опустив головы, молча поднялись по лестнице. Мориц плотно закрыл дверь нашей комнаты, а потом сказал:

– Во всяком случае, тут ей не магазин, и мы не исчезнем.

– Кто знает, – ответила я. – Нам ведь придётся каждую ночь оставаться с ней наедине…

– Нас всё-таки двое, а утром обязательно вернётся мама.

Я опасливо осмотрела свою шоколадку и положила её на письменный стол.

– Заметил, какие у неё глаза?

Мориц покачал головой:

– А что с ними не так?

– Они меняют цвет.

– Ничего себе!

– Сам увидишь.

Мориц надулся:

– Будешь меня пугать, я маме пожалуюсь.

– Не собираюсь я тебя пугать, но…

– А я всё-таки съем шоколадку, – решил Мориц и разорвал золотую фольгу.

– Не надо! Вдруг она заколдованная? Мориц, пожалуйста, не надо!

Я вспомнила ту сказку про братца и сестрицу, которую нам часто рассказывал папа: «Братец, не пей водичку, а то превратишься в зверя и разорвёшь меня на клочки!»

Я видела, что Мориц колеблется.

– Помнишь сказку про братца и сестрицу – ту, в которой вода была заколдована?

– Ох, Мерле, не говори ерунды!

Мориц усмехнулся, закатил глаза, зарычал, как здоровенный пёс, и медленно поднёс шоколадку ко рту.

– Не ешь! – крикнула я.

Но поздно: он уже откусил кусок.

Я ждала, что вот-вот мой брат обратится в льва или волка. И не сводила глаз с его рук. В кино всё всегда начинается с рук. Ногти превращаются в когти, потом вырастает тёмная шерсть…

Мориц зажмурился и громко чавкал.

– Ого! Эшо луший шоколаш в моей шизни!

Я всё ещё ждала превращения. Но ничего не произошло.

По крайней мере, внешне ничего не изменилось. Только мой брат вдруг сказал:

– Может, и неплохо, что фрау Волькенштайн теперь наша няня. Если она всякий раз будет приносить такие шоколадки, пусть приходит…

Я закрыла лицо руками.

Фрау Волькенштайн заколдовала моего брата! Это произошло у меня на глазах, и я ничего не могу с этим поделать.

– И чтобы мне на вас не жаловались!

И делайте всё, что вам скажут!

И почистите зубы!

И чтоб никакой канители!

И покажите всё фрау Волькенштайн!

И будьте с ней вежливы, чтобы она чувствовала себя у нас как дома.

И не забудьте завести будильник!

И соберите портфель, прежде чем ляжете спать!

И вставайте вовремя!

И как следует позавтракайте!

И возьмите в школу бутерброды!

Выпалив всё это, мама ушла на работу. Но наверняка она и в машине всё ещё твердила себе под нос какие-нибудь указания. Никто другой не способен придумать столько разных наставлений. Мориц даже пытался внести маму в Книгу рекордов Гиннесса. Он написал письмо в редакцию, но издатели ему отказали, потому что у них нет подходящей категории.

Хорошо хоть, мама разрешила нам телевизор смотреть.

– До скольких? – спросили мы.

– Пока фрау Волькенштайн не придёт.

– А если она явится на самом интересном месте?

– Тогда вы уж с ней сами договаривайтесь.

Мы сидели в пижамах перед телевизором и жевали бутерброды.

Шёл любимый мультик Морица – «Салиносы».

Маленькие пятнистые зверьки с большими глазами и громкими голосами скакали по экрану и пытались спасти свою Страну Жвачки от чёрного рыцаря Лакрицы, но каждый вечер рыцарь придумывал новые пакости, чтобы расправиться с недотёпами салиносами. На самом деле салиносы были давно обречены, но они этого не знали, и Мориц тоже не знал, поэтому каждый вечер с замиранием сердца смотрел очередную серию, ожидая хорошего конца.

Я бы с большим удовольствием переключила на что-нибудь другое. Например, на «Троваторес» – сериал про итальянское семейство детективов, которые ловко разгадывали самые сложные преступления без всяких там киношных выдумок. Или «Бриз любви» – про бедную горничную из отеля, которая безнадёжно влюблена в богатого повара. Но об этом ни с Морицем, ни с мамой не договоришься.

Так что мне оставалось только пялиться на этих жутких пятнистых зверюшек, орущих громкими голосами.

А потом в гостиной вдруг появилась она.

Я до сих пор не понимаю, как это произошло. Она была мастерица подкрадываться, могла бесшумно распахнуть дверь и окно, и даже скрипучая садовая калитка у неё открывалась беззвучно.

Итак, в гостиной, опираясь на чёрную трость с серебряной ручкой, стояла Гезина Волькенштайн. В другой руке у неё была большая чёрная сумка со старомодной защёлкой. Серебристые седые волосы уложены в пучок на затылке. На ней были тёмно-зелёные брюки и светло-зелёная вязаная кофта – пушистая, как будто из пуха зелёных зимородков, живущих в вольере в зоомагазине Петерса. Я попробовала представить, сколько птичек пришлось бы ощипать, чтобы хватило на целую кофту.

Каблуки её ботинок на шнуровке были разной высоты – ещё одна странность. Я посмотрела, какого цвета у неё глаза. На этот раз зелёные – в тон кофты.

– Добрый вечер, дети, – произнесла фрау Волькенштайн глухим, бархатистым голосом и указала на телевизор: – Что наяву увидишь, то и во сне пригрезится. А от таких фильмов одни кошмары снятся.

Она протянула руку, и Мориц послушно, с ясной улыбкой, отдал ей пульт от телевизора.

– Но это же «Салиносы»! Нам можно смотреть! Так мама сказала! – возмутилась я.

Фрау Волькенштайн, словно в замедленной съёмке, наклонилась ко мне и заглянула прямо в глаза.

– Хочешь, чтобы кошмары снились?

– Нет.

– А ты съела шоколадку?

Я помотала головой.