Сын на отца - Герман Иванович Романов

теплой крови, часть которой обагрила его самого.

— Да что происходит…

Договорить старикашка в старом приказном одеянии, но при этом в новомодном парике, не успел. Алексей с ходу попал носком сапога, прямо под челюсть, сидящему в деревянном креслице старцу, которого тут опрокинуло на пол. В другой момент можно было расхохотаться от столь нелепой картины, но только не сейчас. Тело царевича действовало гораздо быстрее, чем за ним успевал мозг.

— Бл…й сын…

Послышался лязг стали клинка — стоящий за приказным дьяком офицер вытаскивал из ножен шпагу. Позволить ему это сделать стало бы величайшей глупостью — Алексей мгновенно вскинул левую руку с зажатым в ней «стрелялкой» и отвел пальцем «шпынек» в сторону, надавив. Негромко щелкнула, распрямляясь, пружина — лезвие вошло в грудь офицера во всю свою длину, пробив и епанчу, и мундир.

— А…

На лице офицера ярость сменилась несказанным удивлением, Алексей даже успел заметить, как подернулись мутной пленкой глаза. Только смотреть дальше не стал — тело действовало машинально. Отвесив каблуком в лоб старцу еще один пинок, и вовремя — дьяк вздумал подняться с каменного пола. На этот раз, судя по стуку головы об каменный пол, можно было не сомневаться в нокауте, если череп, конечно, не раскололся.

— Кормилец, пожалей…

Пятый участник будущей пытки оказался мальцом. Федька — парнишка лет четырнадцати, рухнул на колени как подкошенный. Затем ткнулся лбом в каменный пол и запричитал:

— Пожалей, боярин, не своей волей в застенок пришел. Мамка без хлебца сидит, сестренок трое малых. Пожалей, боярин, Христом заклинаю, милостивец, не виноватый я!

— Живи, малец, с детьми не воюю!

Алексей окинул взглядом пыточную — над потолком балка, на ней висит веревка с хомутом. В жаровне алеет уголь, там лежат непонятные железки с длинными ручками. На полу клещи, несколько самых обычных веников, еще какие-то инструменты на лавке, отдаленно напоминающие те, что видел в кабинете стоматолога, но гораздо больше размером и зело устрашающие. В углу короткая лавка, перед ней столик — на нем чернильница, гусиные перья и стопка бумаги.

«Надо закрыть внутреннюю дверь на засов, чтобы никто сюда не зашел. И побеседовать с пленными по душам — надеюсь, поганый старик не окочурился. А мальчишка меня наружу выведет — запугаю его хорошо, он и расскажет, как отсюда выйти!»

Алексей задвинул засов, но искоса посмотрев на стопку бумаги и чернильницу с пером, подумал:

«Раз старец в кресле, а офицер стоял в стороне, то кто-то же должен записывать мои показания? Не палачи, они должны пытать, и не малец, их помощник. Должен прийти шестой!»

Глава 4

— И что мне делать! У, сука!

Бедро обожгло, и Алексей стремительно обернулся — и вовремя, иначе бы вторым ударом этот мальчишка вспорол бы ему живот, а так сталь ножа раскроила лишь ткань.

«Бывших палачей не бывает, а этот гаденыш, кандидат в каты, вон как наловчился ножичком орудовать!»

Мысль пронеслась в голове — и он осознал, что не мальчишка перед ним, а махровый убивец, что не раз помогал при пытках своим наставникам, и ничего детского у этой юной мразоты в душе не осталось.

— Гаденыш!

Места для жалости в душе не осталось — его хотели зарезать, напав сзади, а все эти слезы и просьбы были чистейшим обманом, каким пользуются убийцы, что не могут принять открытый бой и делают ставку на коварный удар в спину. Еще год назад, в покинутом им мире, он бы попытался разоружить поганца, и сдал бы в милицию. И посадили бы мальца в лучшем случае в колонию для несовершеннолетних, откуда бы он вышел готовым преступником. А в худшем оставили на свободе, и он бы начал убивать людей всерьез, без слез и сопель, наслаждаясь.

«Нет ни возраста и пола — здесь все убийцы! И если ты не убьешь, то зарежут тебя. А потому никакой жалости — тебе ее тоже не дадут! И этот малец злобно бы хихикал, прижигая твое тело раскаленным железом. Так что пощады не проси, и сам ее не давай!»

— Брюхо вспорю, дядя!

От сверкнувшего клинка засапожного ножа Алексей еле успел уйти в сторону, и, выбросив кулак в лицо отвлек на секунду внимание — ловкий оказался, стервец, раскроил рукав лезвием. Но этого хватило, и царевич сам ударил, попав острием клинка в печень.

— Уй-ю! Больно…

Юный палач скрючился, стал жалобно подвывать собачонкой, скулить принялся. В глазах исчезла лютая злоба, они наполнились слезами. Алексею словно резануло по сердцу, он сделал шаг вперед, чтобы перевязать своего противника, совершенно подзабыв про предательское нападение. И зря — маленький подручный палачей нанес удар ножом, целя в сердце, от которого Алексей чудом отклонился.

— Убью, гад!

Все воспитание исчезло в одночасье — он понял только сейчас, что попал в звериный мир, в котором нужно жить по волчьим правилам, первое из которых гласит — «не жалей врага».

— Получи, мразь!

Он перехватил руку с ножом, согнул ее в локте — силы ведь у взрослого мужчины намного больше, и воткнул нож в живот несостоявшемуся убийце на всю глубину.

Дымящаяся кровь обагрила руки!

Малец истошно завыл, свалился, засучил ногами. Алексей поднял с пола свой нож и без всяких эмоций, словно бездушный механизм, воткнул его в грудь — бил точно в сердце. Крики сразу прекратились, конвульсии сотрясли щуплое тельце и подручный палача затих, уставившись в потолок остекленевшими глазами.

— Надо всех проверить! И добить…

Злость раздирала душу, будто хищный зверь своими когтями рвал ее в клочья окровавленными кусками. Суматошно метались в голове мысли, что он не должен становиться таким, а оставаться человеком. Но тут же прокатывался волной мутный вал, в котором был только один постулат, вбитый в череп раскаленным гвоздем — «с волками жить — по-волчьи выть».

Первым делом осмотрел дьяка — артерия на шее билась под пальцем. Схватил веревки с лавки и крепко спутал запястья за спиной, потом стянул лодыжки. Как очнется, то приказного нужно будет допросить с пристрастием, хоть на куски разрезать.

— Старая сволочь знает много, а мне любая информация позарез нужна, особенно в нынешнем положении. Выбираться отсюда как-то нужно, как-то не привлекает смертушка в застенках местного КГБ.

Алексей бормотал себе под нос — хоть адреналин продолжал немного бурлить в крови, но уже чувствовался «откат», силы потихоньку покидали его тело. А потому стал осматривать других, что еще четверть часа тому назад были вполне здоровы и собирались его истязать.

Офицер был сражен наповал — лезвие ножа вошло в тело