Сукин сын - Вера Коркина

Пока он ходил, у оставшихся образовался коллектив. Депутат вился возле Наташки, та работала инструктором по Пушкину, а у Тамары созрел план. Концовку обсуждения Авилов дослушивал, уже вернувшись. Если собрать десять человек и скинуться, то можно попросить экскурсию по дому-музею, ну и что, что ремонт? «Они ж тут бедные», — презрительно добавила Тамара.

Авилов послушал-послушал, да и отправился в купальню. После обеда парило, кусты и трава у реки шевелились и звенели от насекомых. Он уже искупался и устал отмахиваться, когда заявилась вся компания. Наташка нацепила длинный сарафан и дурацкую шляпку.

— Еще немного, и превратишься в экспонат позапрошлого века. Где хлам раздобыла?

А вот интересно, одернул он себя, не откажи ему синеглазка, то что? Был бы виноватый, шелковый и смаковал свидание. Или ждал следующего. А так мы обиделись, всем недовольны, и срочно захотелось уехать.

— А вы женаты? — выспрашивала Наташку обнажившая телеса Тамара. Белое тело лезло во все стороны, как тесто.

— Нет, — ответила Наташа.

Дурочка ты моя, разве непонятно, с кем разговариваешь?

— Наверное, собираетесь?

— А вы женаты? — встрял Авилов.

— Конечно! — возмутилась Тамара.

— А разводиться не собираетесь?

— Если б и собрались, вам бы не сообщили…

— Но почему же? Я очень интересуюсь жизнью людей…

Тамара обиделась и пошла к реке. Плюхнулась в воду с оглушительным шумом и заныла, чтобы муж помог выбраться — подвернулась ножка. Муж безропотно вытащил тело на берег, Тамара возжелала его за это поцеловать и чмокнула так, что откликнулось эхо.

— Безнравственная особь, и очень, — Авилов укоризненно покачал головой, — очень грубая игра. Плохая актриса, ненатуральная. Не надо тебе с этой коровой разговаривать.

Наташка подняла голову и воззрилась возмущенно.

— Это мачизм? С кем хочу, с тем и разговариваю.

— Ну не с этой же торговкой дерибасовской.

— Слушай, — она даже села. — Ты чего такой злой сегодня?

Правильный вопрос, ответить нечего.

— Прости. Я погорячился.

— Знаешь… — Наташка подцепила губой травинку, — а я видела твой паспорт…

Травинка прилипла к губе, и она не могла от нее отделаться, только впустую водила рукой около рта. Лицо казалось пестрым от лучей солнца, продырявивших соломенную шляпку, и очень расстроенным. — Раз уж все равно ругаемся, так я скажу. Ты не говорил, что у тебя есть ребенок.

— Это не мой ребенок.

— А чей?

— Выблядок. — Авилов сдернул с ее с губы травинку и выкинул.

— Что это значит? — Наташа уселась, чтобы легче было понимать. Авилов вместо ответа вытащил из ее сумки книжку. — Так, письмо другу… Нащокину? Или Вяземскому? Вот, читай: «Пристрой моего выблядка». Это ребенок от крепостной девки.

— А откуда у тебя крепостные девки?

— Почему это у меня? Я чужого выблядка усыновил. Точнее, удочерил.

— Да не повторяй ты этого слова, — расстроилась Наташка.

— Думаешь, нет слова, так и ребенка нету? Тот еще Пушкин — наше все!

— Человек своего времени, — она пожала плечами. — Зато его жена не любила…

— Сам ты маленький и обычный, никого не превзошел, но талант у тебя большой, что ж, бывает. Но зачем цепочка «на дубе том», караул этот? Поклоняемся маленькому человеку, так и сознаемся: да, поклоняемся сладострастнику, карточному игроку, рогоносцу, а все эти памятники, эта муть и мгла… Зачем облизывать? Почему нельзя сознаться, что был, как все? Что, обычный человек не может писать стихов?

— Он тут ни при чем, это поклонники… — Наташа задумалась. — Может быть, они стараются приравнять биографию к стихам? Или людям нужны кумиры? Ведь если он обычный, как все, ничем не лучше, тогда за что ему такой дар? Почему ему, что, не нашлось достойного, который бы заслужил? Он еще так дерзко себя вел… Даже не пытался встать вровень с талантом, был, как все люди. Не оправдывался, не пытался расплатиться с Богом… А тебя что заело, что ты раскричался, как Лев Толстой? Еще пальцем погрози! — вдруг возмутилась Наташка. Авилову стало смешно и немного ее жалко.

— Иди сюда.

Он уложил ее на землю, повернул к себе лицом и поцеловал. Такую горячую, как печеная картошка.

— Ай-яй-яй, твикс, сладкая парочка, — пропела Тамара.

— Не оборачивайся, — запретил Авилов. — Я этой бабище вырву волосы под мышками. Надругаюсь.

— Ты сегодня в ударе.

Наташа поцеловала его вдумчиво и серьезно, и он погрузился в тихое чувство вины, отметив, что за прошедший день странно преобразился в слабонервное, остро чувствующее создание, злится по пустякам, а также размышляет над вопросом величия, который ни при каких обстоятельствах не мог прийти в голову раньше. Он перевернулся на спину, поглядел на небо и застукал себя на ощущении, что у неба нет дна. Какие-то слои имеют место быть, а дальше — бесконечность. Он сел и тоскливо огляделся: ох, не к добру все это. Все эти нежности и думы… Авилов опять лег, прикрыв лицо руками, и под закрытые веки немедленно пробрались звери на толстых мягких лапах со светящимися глазами. Он попробовал подумать о делах — не получилось, тихие звери оказались настойчивей, и он, плюнув, решил досматривать детское кино.

— А вы еще какие-нибудь стихи Пушкина знаете, — снова подкралась Тамара, — кроме неприличных?

— Могу почитать. — Авилов оживился, сел и торжественно продекламировал:

«Один имел мою Аглаю

За свой мундир и длинный ус,

Другой — за деньги, понимаю,

Другой — за то, что был француз.

Клеон — умом ее стращая,

Дамис — за то, что сладко пел.

Теперь скажи, мой друг Аглая,

За что твой муж тебя имел?»

Женщины переглянулись. Тамара сочувственно улыбнулась Наташе, очи злорадно блеснули.

— Ну ты что, серьезно, что ли? — огорчилась Наталья. — Это ж томительный обман. Любовь для него — обман мечты, понимаешь?

— Как хочу, так и понимаю, — буркнул он. — Имею право.

Авилов еще раз искупался и направился в гостиницу, прихватив книжку. Наташа с Тамарой принялись считать. Вы с Сашей, мы с Митей, Лариса с Геной, Алексей Иванович, библиотекарша. Приехал чиновник, босс по культуре, он точно пойдет, и старичок Павел Егорович. Как раз десять человек, договариваемся с директором, Марьей Гавриловной, и вечером, часов в семь, собираемся у дома.

«Не забудьте зонтики, к вечеру обещали грозу!» — помахала всем Наташа.

Авилов отправился в гостиницу дальним путем, мимо Нины. Через забор увидел, что она лежит в шезлонге с ослепительно белыми плечами, рядом с подсолнухом, закрыв глаза и улыбаясь. Он остановился. Глаза ее открылись, она подошла и приблизила лицо, такое красивое, что жутковато смотреть, и он сощурился, как от солнца.