Хоккенхаймская ведьма - Борис Вячеславович Конофальский

Чепец белоснежный, фартук свежий, чистое, доброе платье и, несмотря на холод, по локоть голые, красивые руки.

Глаза серые, большие, испуганы, лицо побелело.

– Ты ли Гертруда Вайс? – спросил кавалер, оглядываясь вокруг.

– О, Дева Мария, матерь Божья, – залепетала женщина, – добрый господин, зачем вы спрашиваете?

– Отвечай, – Волков был холоден. – Ты ли Гертруда Вайс?

– Да, добрый господин, это я, – медленно произнесла вдова. – Но что же вам нужно от меня?

– Именем Святого трибунала я тебя арестовываю. – Кавалер дал знак солдатам: – Возьмите ее. Только ласково.

Двое солдат с сержантом подошли, вязли ее под руки, повели к выходу со двора, а женщина лепетала, все пыталась сказать кавалеру:

– Да отчего же мне идти с вами? Добрый господин, у меня сыры, куда же я. У меня сыновья. – Она не рыдала, говорила спокойно вроде, только по лицу ее текли слезы, и была она удивлена. – Коровы у меня.

Волков глядел на нее и вспоминал ведьму из Рютте, страшную и сильную: когда та говорила, крепкие мужи в коленях слабели. Железа каленого не боялась, смеялась ему в лицо. А эта… Разве ж она ведьма? Эта была похожа на простую перепуганную женщину.

Максимилиан помог своему господину сесть на коня, и тут из ворот выскочил мальчишка лет шестнадцати, кинулся к Волкову, но Максимилиан его оттолкнул, не допустил до рыцаря:

– Куда лезешь?

– Господин, – кричал мальчишка, не пытаясь более приблизиться. – Куда вы уводите маму? В чем ее вина?

Кавалер не ответил, тогда паренек кинулся к матери, которую солдаты уже усадили в телегу и даже накрыли рогожей от ветра, но и они его грубо оттолкнули, отчего он повалился на ледяную дорогу, а мать его завыла по-бабьи протяжно.

Смотреть и слушать все это Волкову не хотелось, он тронул коня шпорами и поехал вперед.

Когда вдову везли по городу, стали собираться люди: кто с радостным возбуждением шел за телегой, кто с удивлением, а кто и плевал во вдову, понося ее злым словом. Кто-то даже кинул в нее ком грязи ледяной.

– Прочь, – рявкнул на людей кавалер, – прочь пошли, идите, работайте лучше.

– Так она ж ведьма! – крикнул молодой парень.

– Не тебе решать это, а Святому трибуналу, а пока она не ведьма. Господин Брюнхвальд, если кто будет злобствовать, того плетью.

– Разойдись, – заорал ротмистр, доставая плеть, – сечь буду.

Народ успокоился, но так и шел за телегой до самого склада.

Глава 3

Отец Николас встретил его у дверей, бодрый и радостный, а увидал ведьму – заговорил:

– Привезли? Какова! Ишь, глянь-ка на нее, и красива еще.

Он прямо-таки хотел начать побыстрее.

– Думаете, она ведьма? – спросил кавалер, скидывая плащ и стягивая перчатки.

– Посмотрим-посмотрим, – улыбался монах, – а как вы думаете, раз пригожа, и красива, и на вид благочестива – значит, не ведьма?

Волков пожал плечами: никак он не мог поверить, что эта перепуганная до смерти женщина зналась с Сатаной.

Гертруду Вайс вывели в центр зала и поставили перед большим столом, за которым сидели святые отцы. Позади нее была скамейка, но сесть вдове не дали. Молодой монашек-писарь положил перед отцом Ионой бумагу. Тот заглянул в нее и начал:

– Так начнем, милостью Господа, наше расследование, сиречь инквизицию. Дочь моя, я буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай на них и говори, как говорила бы перед Господом нашим всемилостивым, без подлости отвечай и без лукавства, хорошо?

– Да, господин, – отвечала женщина.

– Не господин я тебе, я тебе отец, святой отец, так и зови меня, а я буду добр и милостив к тебе, как подобает истинному отцу. Поняла?

– Да, святой отец.

– Говори. Ты ли Гертруда Вайс, что живет в городе Альке и имеет сыроварню и трех сыновей?

– Да, это я, святой отец.

– А муж твой где?

– Первого мужа я схоронила шестнадцать лет назад, его бык в бок ударил, он помер на шестой день. А второй муж уехал сыр продавать, на ярмарку в Вильбург, и там помер от чумы.

– А, так ты двух схоронила, – уточнил брат Иоганн. По его тону Волков понял, что это отягощает дело вдовы.

Волков сел на лавку, вытянул ногу.

– Так в том нет моей вины, я обоих мужей, что Бог дал, любила всем сердцем, – говорила женщина.

– Конечно-конечно, – соглашался брат Иоганн.

– Веруешь ли ты в Спасителя нашего, веруешь ли ты в непогрешимость папы и святость Матери Церкви нашей? – заговорил брат Николас.

– Верую, святой отец, верую, – кивала вдова.

– Ходишь ли к причастию? Исповедуешься?

– Да, хожу каждую неделю. Исповедуюсь, наш поп… отец Марк, скажет вам, если спросите. Спросите у него, пожалуйста.

– Спросим, спросим, не сомневайся. Позовем пастыря вашего и спросим с него, – обещал отец Иона. – Ты, дочь моя, вот что мне скажи, только без лукавства говори, знаешься ли ты с Сатаной.

– Господи прости, Господи прости, – вдова стала истово креститься с показной рьяностью.

– Отвечай, – настоял отец Иона.

– Нет, Господь свидетель, клянусь вам душой своей бессмертной. – Она почти рыдала. – Поверьте мне, поверьте.

– Читала ли ты черные книги, творила зелья, смотрела, как кто другой творит такое?

– Нет, нет, клянусь, нет! Я неграмотная, не читаю книг, никогда не читала.

– Говорила ли ты проклятья, сулила ли беды, призывала ли болезни для скота и для детей чьих-либо? Или для людей?

– Нет, нет, нет. Никогда.

– А приходил ли к тебе во снах человек с лицом черным, или о рогах, или о копытах, или о языке длинном? – спрашивал брат Иоганн. – Говорил ли тебе добрые слова, трогал груди твои, целовал уста твои, живот и лоно твое? Сулил злато? Приглашал с ним идти? Обещал ли любовь?

– Нет-нет, никогда такого не было. Никогда.

– Хорошо, – продолжал брат Иоганн, – а слушала ты проповеди лжеправедных отцов, что воздвигали хулу на папу, и на Матерь Церковь, и говорили от лица сына Сатаны, Лютера?

– Нет, да что вы! – Вдова старалась говорить искренне, складывала молитвенно руки. – Да разве это не грех? Да и нет у нас в городе еретиков.

– Не плевала ли ты на иконы, не читала ли молитвы на простом, грешном языке, не ругала ли отцов святых Церкви дурными словами и не требовала ли от них покаяния сатанинского и реформации?

– Никогда, никогда.

– Палач, добрый человек, выйди сюда! – велел отец Иона.

Вдова, услышав это, заплакала.

Сыч и с ним два солдата из людей Брюнхвальда, что подвязались помогать палачу за серебро, подошли и низко кланялись трибуналу.

Палач был чист, выбрит и горд своей миссией, кланялся он ниже других.

– Сын мой, встань рядом с этой несчастной. И люди пусть твои встанут.

Сыч