Отель на перекрестке радости и горечи - Джейми Форд

Между тем самому Генри было не до гордости. Его одолевал страх, он отчаянно боролся за выживание. Вот почему, когда в первый школьный день Чез Престон избил его и отобрал завтрак, Генри решил пойти на хитрость — стал отдавать завтрак Шелдону. Сделка получалась выгодная: каждый раз по дороге домой Генри выуживал со дна футляра пятицентовик. А на вырученные деньги раз в неделю покупал маме гемантус, ее любимый цветок, чтобы загладить вину: стыдно было не есть завтраки, приготовленные с такой любовью.

— Откуда цветок? — спрашивала по-китайски мама.

— Купил-на-распродаже-особое-предложение, — оправдывался по-английски Генри, на ходу сочиняя, откуда цветок, да еще и сдача. Объяснял скороговоркой, чтобы мама не расслышала. Ее недоумение уступало место спокойной радости, и она, кивнув, прятала мелочь в кошелек. По-английски она плохо понимала, но явно была довольна: сын умеет торговаться.

Если бы его школьные трудности так легко решались!

К школьным занятиям Генри относился как к работе. К счастью, он научился работать быстро. Иначе нельзя. Особенно на уроках перед большой переменой, с которых его отпускали на десять минут раньше остальных. Ровно столько требовалось, чтобы успеть добежать до школьной столовой и облачиться в накрахмаленный белый передник ниже колен, ведь без него нельзя раздавать обеды.

За несколько месяцев Генри научился молчать в ответ на насмешки школьных забияк вроде Уилла Уитворта, Карла Паркса и Чеза Престона.

А от миссис Битти, поварихи, защиты ждать не приходилось. Шумная, с забранными в сетку волосами, ходячее воплощение одного из любимых американских словечек Генри: бабища. Готовила она вручную, именно вручную: все продукты отмеряла руками в мятых, замызганных рукавицах. Эти ручищи никогда не держали электромиксера. Но как сторожевая собака не гадит в своей будке, так и миссис Битти не брала в рот своей стряпни. Завтрак она всегда приносила из дома. Едва Генри успевал завязать передник, миссис Битти, сняв с волос сетку, исчезала с едой и пачкой «Лаки Страйк».

Из-за работы в столовой Генри никогда не успевал на большую перемену. Дождавшись, пока все школьники наконец пообедают, он закусывал персиками из жестянки в кладовой, один, среди банок с кетчупом и фруктовым салатом.

Генри сам не знал, что тяжелей сносить — вечные насмешки в школе или неловкую тишину в крошечной квартире, где он жил с родителями. Как бы то ни было, собираясь по утрам в школу, он пытался извлечь хоть какую-то пользу из языкового барьера.

— Чоу сань, — приветствовали его родители. Доброе утро.

Генри с улыбкой отвечал на безупречном английском: «I am going to open an umbrella in my pants»[4].

Отец серьезно, одобрительно кивал, будто услышав из уст сына некую западную мудрость. «Здорово! — радовался про себя Генри. — Вот вам и сын-студент!» И, давясь от смеха, принимался за завтрак — горку клейкого риса со свининой и грибами. Мама не сводила с него глаз, видимо догадываясь о его проделке, хоть и не понимала слов.

В то утро, выйдя из-за угла к парадному крыльцу начальной школы Рейнир, Генри заметил двух своих одноклассников, несших школьный флаг. Это была почетная обязанность, и флагоносцам завидовал весь шестой класс — и мальчишки, и даже девчонки, которым флаг носить почему-то не разрешалось.

Перед звонком на первый урок двое ребят доставали флаг из углового шкафчика в кабинете директора и несли к флагштоку перед школой. Бережно разворачивали, чтобы он не коснулся земли даже краешком, — флаг, оскверненный землей, сжигался на месте. Таково было школьное предание, хотя никто из ребят не припомнил, чтобы такое хоть раз случалось на самом деле. И все же легенда передавалась из уст в уста. Генри представлял, как замдиректора Силвервуд, грузный, одышливый, похожий на медведя, сжигает флаг посреди школьной автостоянки, на глазах у потрясенных учителей, а потом выставляет виновнику счет. Родители несчастного, конечно же, со стыда уедут из города и сменят фамилию, чтобы их никогда не нашли.

Жаль, но сегодняшних флагоносцев, Чеза Престона и Дэнни Брауна, никто бы из города не выслал, что бы те ни натворили. Оба родом из уважаемых семейств. Отец Дэнни — то ли судья, то ли адвокат, а родители Чеза — владельцы жилых домов в центре города. С Дэнни Генри не очень-то ладил, но особенно доставалось ему от Чеза. Не иначе он, когда вырастет, станет инспектором — будет приходить к Генри домой и требовать оплату по счетам.

Чез любил поиздеваться, он даже всех школьных хулиганов держал в страхе.

— Эй, Тодзио, ты забыл отдать честь флагу! — заорал Чез.

Генри, притворившись, что не слышит, продолжай идти к школьному крыльцу. Непонятно, что хорошего находил отец в этой школе. Краем глаза Генри видел, как Чез, отвязав флаг, устремился к нему. Генри прибавил шагу — скорей в школу, там ему никто не страшен, — но Чез преградил ему путь.

— Ах да, япошки ведь не салютуют американскому флагу!

Неизвестно еще, что обидней — когда дразнят за то, что ты китаец, или когда обзывают япошкой. Японского премьера Тодзио за острый ум прозвали Бритвой, а самому Генри не хватало ума сидеть дома, когда одноклассники произносили речи о «желтой опасности». А учительница, миссис Уокер, почти не замечавшая Генри, не пресекала двусмысленных шуток. И ни разу не вызвала Генри к доске решить задачу, думая, что он не понимает по-английски, — хотя по его отметкам, которые становились все лучше и лучше, могла бы догадаться.

— Драться он не полезет — сдрейфит, желторожий. Да и второй звонок сейчас прозвенит. — Дэнни глянул на Генри, ухмыльнулся и пошел к дверям.

Чез не двинулся с места.

Генри поднял взгляд на верзилу, преграждавшего путь, но не сказал ни слова. Он научился держать язык за зубами. Одноклассники по большей части не замечали его, а тем немногим, кто все же пытался его дразнить, быстро прискучивало. Но сейчас Генри вдруг вспомнил про значок и ткнул в него пальцем.

— «Я китаец», — прочел Чез вслух. — Какая разница, сопляк, ведь Рождество ты все равно не празднуешь?

Раздался второй звонок.

Генри громко рассмеялся.

«Сколько можно молчать? И Рождество мы празднуем, и Чуньцзе, лунный Новый год. Но Перл-Харбор — для нас не праздник».

— Твое счастье, что мне опаздывать нельзя, а то разжалуют из знаменосцев.

Чез сделал вид, будто бросается на Генри с кулаками, но тот и бровью не повел. Чез отступил и скрылся в дверях. Генри, вздохнув, зашагал вдоль пустого коридора в класс, где миссис Уокер выговорила ему за опоздание и велела остаться на час после уроков. Генри принял наказание, не выдав своих чувств ни словом, ни взглядом.

В тот день, прибежав на школьную кухню, Генри увидел новое лицо. Точнее, почти увидел, потому что лицо было обращено к груде перепачканных свеклой подносов. Девочка, на вид его ровесница, примерно одного с ним роста, лицо закрыто челкой. Она обдавала кипятком поднос за подносом и складывала в сушилку, потом не спеша повернулась. Нежный овал лица, кожа чистая, гладкая, без конопушек, не то что у других здешних девчонок. Но особенно поразили Генри глаза — темно-карие, бархатные. В кухонном чаду ему на миг почудился аромат жасмина, сладкий, таинственный.