Веритофобия - Михаил Веллер

Мы — опергруппа. На рукаве серой формяги типа африканского корпуса Роммеля — красные повязки. Собрали по принципу «кто под руку подвернулся и вид имел». В наши обязанности входит поддержание порядка в эшелоне и доведение приказов руководства до личного состава.

Раз в час мы смотрим на часы — «Пора!» — и, разбившись на две пары, обходим эшелон в нос и хвост. Тамбурные двери хлопают, переходные мостики гремят. Размяклый полуголый народ смотрит неприязненно и в спину иногда называют псами. Это звучит признанием, почти комплиментом.

Мы наблюдаем строго и ответственно.

Изредка видим след выпивки: бутылок нет, но прочий антураж налицо и глаза с красных рож блестят характерно. И наше карательное выражение дает им понять, что можем уличить и покарать. В стройотрядах сухой закон, за нарушение отчисляют, а это может повлечь за собой (пугали нас) и академические неприятности.

И вот мы возвращаемся в свой штабной и закуриваем в коридоре у окна. Проходит командир эшелона — лет тридцати, небольшой и жилистый блондин с манерами бывшего хулигана. Убедительный командир.

И этот убедительный командир спрашивает:

— А куда это, ребята, — спрашивает, — вы все время ходите?

Мы объясняем, что ходим следить за порядком в эшелоне.

А это как? Это — за чем следить?

За соблюдением сухого закона. Ну, чтоб драка не возникла. И чтоб не сидели на ступеньках в открытых дверях тамбуров — это запрещено.

Часто проходите?

Каждый час.

А это кто вам распоряжение дал — чтобы раз и в час?

Мы сами. Установили. Для распорядка.

Много нарушений выявили, пресекли?

Ну, пока не одного. Отвечаем ему с достоинством и ждем сдержанной похвалы за инициативу и примерное исполнение обязанностей.

А командир хмыкнул, хэкнул, подбородком дернул, —

— Сидите, — говорит, — на месте. Не дергайтесь.

Мы говорим: так а делать чего?

А чего делать вам скажут, когда нужно будет.

И пошел.

Мы, натурально, задумались. С одной стороны, мы хотели как лучше. С другой стороны, вроде неудобно ехать в комфортном купе при штабе на правах аристократии и ни хрена не делать: надо же как-то свою должность оправдать! С третьей стороны, груз с плеч свалился — нам это барражирование осточертело — можно отдыхать спокойно.

Да, кстати — на обратном пути мы, уже в общем вагоне с народом, внаглую таранили пузыри прямо из станционного буфета и пускали по кругу — и ничего! И отлично себя чувствовали! А если мимо шло начальство — убирали бутыль за спину и смотрели радостно, а начальство делало строгие глазки и ухмылялось. Ну, выпьет студент — так это ж закон природы.

…И вот прошло полвека, а я помню, как жестко указывал буховатому студиозусу, что имею право снять его с эшелона, а он виновато оправдывался, а я был суров в честном сознании своего долга и права. Вы понимаете? Я над ним не глумился — я был убежден в правильности и необходимости своих действий, иначе нельзя, а как же, есть порядок, правила, приказ, и я должен соблюдать и следить!

Я был — член опергруппы, и моя правда была — правда опергруппы. А другая правда была неправдой. И все тут.

…Но мало того — мало того! Через полгода разразилось факультетское собрание стройкома, голосовали вопрос: после первого курса на дальнюю стройку не направлять, а только на ближнюю. А на дальнюю — уже после первой стройки, заслужив право на героическиую романтику. И мы — второкурсники с рельсой на лацканах за Студенческую транспортную стройку на далеком Мангышлаке — дружно поддерживали! Да! Не фиг сразу на дальнюю! Ишь захотели. Пусть сначала в Ленобласти болота поосушают. А уж потом — можно туда, где мы.

То есть: когда сами мы первокурсниками записывались на Мангышлак — слухи об обязательности первой ближней стройки вызывали у нас ярость! Но мы проскочили. И теперь — сами убежденно загоняли первокурсников пригородные болота.

Да — закон трамвая, своя рубашка ближе к телу, сытый голодного не разумеет — но тут все чуть сложней!.. Мы не были карьеристы, мы не были эгоисты и сволочи, ну, жизнь показала. Наше убеждение, что надо потерпеть ближнюю стройку — чтоб получить право на дальнюю — было абсолютно искренним! И парадоксальным образом даже не собиралось сочетаться с нашим же мнением о нашей ситуации полгода назад. Мысль о несправедливости нашего решения искренне не приходила нам в голову, вот в чем фокус!

…Через сорок лет я приду к выводу о корпоративности искреннего мировоззрения. Но мы опять забегаем.

Это ж был фильмец! Мы его берем как ярчайший пример раздваивания реальности.

Председатель колхоза — красавец. Председатель соседнего колхоза — красавица. Они ездят на красивых, резвых, упитанных лошадях. Хорошо одетые колхозники живут в нарядных домах. На ярмарку едут в шелковых сорочках. Ярмарка ломится от изобилия продовольственных и промышленных товаров. Для сельского клуба председатель покупает рояль. Любовь двух председателей украшает колхозную жизнь. Грусть светла, а радость брызжет. На фоне золотых нив и зеленых садов. Эх, хорошо в стране советской жить!.. (была такая песня)

Тут нет ни одного пьяного, ни одного нищего, ни одного инвалида, и ни одного голодного тоже нет. Никто не ругается, особенно матом.

Рукоприкладство отсутствует. Никого ни за что не сажают — а не за что и некому.

Фантаст Ефремов Иван Антонович с его коммунистическими утопиями — скудоумный графоман против социалистического реализма народного режиссера Ивана Пырьева (ни дна ему ни покрышки). Тьфу на вашу «Туманность Андромеды» против фантастического советского счастья.

Фильма сия создавалась великим народным гением в 1948 году. Это — что? Это — когда? Это после великого послевоенного голода 1946–47 годов. Это когда массовая дистрофия крестьян, когда полтора миллиона умерших от голода, случаи каннибализма и безнадежных бунтов против властей.

Но задача искусства — показать действительность с нужной, партийной точки зрения. «Лакировка действительности», «конфликт между хорошим и отличным» — это все формулировки некогда знаменитые, расхожие. Нас интересует другое — примечательное, характерное, удивительное:

Социальная шизофрения удивляет нас. Вернее даже социопсихологическая. То есть: человек одновременно наблюдает два разных изображения одной и той же реальности — и обоим верит! И они никак не конфликтуют в его мозгу, не вытесняют друг друга. Нет психологической сшибки, нет когнитивного диссонанса.

Упрощаю: на клетке со слоном написано буйвол — и зритель этого зоопарка верит и тому, и другому. Несовпадение надписи содержимому его ничуть не смущает. О как! Он отлично существует в этой двоящейся действительности.

…Итак, советский человек образца 1949 года видел кругом одну реальность, а в кино — другую реальность, и совмещал их простейшим способом. То, что он видит лично вокруг себя — это частность, а в кино — общая типичная картина жизни. Частность может быть противна, неправильна и нежелательна — но она отнюдь не опровергает общей картины жизни. Сосед пьяница и дебошир — но вообще люди хорошие. На работе бардак — но в киножурнале «Новости дня» показывают многие предприятия — и везде порядок, чистота и производительность труда. Черт возьми, у человека может быть понос с метиоризмом, но вообще он звучит ведь гордо, ведь царь природы, плюс ум и благородство.