Стервятник - Александр Бушков

Уловив краешком глаза движение, Родион посмотрел назад.Чернявый, с пластиковым пакетом в руке, несся длинными бесшумными прыжками,словно призрак из дурного сна. С маху запрыгнув на сиденье, прижав к животустеклянно позвякивавший пакет, рявкнул:

– Гони, на хер! Живо!

Каким-то шальным озарением Родион мгновенно все понял – ирванул с места под визг покрышек. Кирпичные домики словно отпрыгнули назад,из-под колес метнулась на обочину худая дворняга, они в минуту домчали добелевшего слева истребителя, и чернявый скомандовал:

– Хорош паниковать, поворачивай культурно и езжай по всемправилам… Оторвались. Тормозни-ка и давай во двор… Да не трясись ты, не обижу…Кто ж из-за таких пустяков режет подельников, очкастая твоя голова? – идовольно рассмеялся. – С почином, интеллихенция…

Родион загнал машину в темноватый двор пятиэтажки, чутьподрагивавшими пальцами вытащил из пачки сигарету. Чернявый преспокойно извлекиз пакета бутылку водки, моментально свернул пробку и, взболтнув содержимое,сунул горлышко в рот. С наслаждением вытер губы ладонью, шумно выдохнул:

– Х-хух… Вот тебе, доцент, урок наглядной работы. Минутадела – и крести козыри… Настоящей работой это, конечно, не назовешь, так,грошик на бедность… Все равно в дороге не помешает, бумажки эти лишними небывают. Ну, что там у нас? – Он вывалил на колени кучу мятых купюр, быстроповорошил их кончиками пальцев, захватив горстью часть, кинул в ящичек: – Твойзаконный процент, только, я тебя душевно умоляю, не становись ты в позу и невякай. Конфет бабе купишь. Дорогих, с начинкой. Авось минет тебе на радостяхсделает, чтобы улестить добытчика… Поехали. Головой не верти и соблюдайправила. Хвоста за нами не будет – эта сопля чуть под себя со страху ненаписяла, будь у нее там кнопка, давно бы поблизости «луноход» мотался… Атвоего номера она не видела, я ж тебя нарочно тормознул, где потемнее. Ну,понял, как дела делаются? Хоть и мелочевка, зато спина ни на каплю не вспотелаи ручек не натрудил… Так и надо жить, доцент, – что твое, то мое, а чтомое, то не трожь. Страшно?

– Не знаю, – честно сказал Родион, медленно выводямашину на проспект.

– Ну, если так, может, ты еще и не совсем пропащий… – Онскупо глотнул из горлышка, завинтил пробку. – Ладно, лягу на полку, там иразговеюсь всерьез. Только, я тебя прошу, доцент, не тревожь ментовку. Себехуже сделаешь. Меня через полчасика и след простынет, а тебя они с превеликойрадостью законопатят для отчетности, верно тебе говорю. Сунут в пресс-хату, атам ты, чтоб очко начетверо не порвали, все ларьки, что на этом берегубомбанули, на себя возьмешь… Усек? То, что мы с тобой провернули, напрокурорской фене отчего-то сурово именуется грабежом… Стой!

Родион резко затормозил, машину увело вправо – покрышки,действительно, были лысые. Подрезавший его темно-вишневый «Чероки», нахальновыкатившийся из переулка справа и не уступивший дорогу, как следовало бы,неспешно выехал на проспект, мяукнув клаксоном. За рулем, Родион рассмотрел,сидела совсем молодая девушка – ярко накрашенные губы, затемненные очки,надменно вздернутая головка. На них она и не взглянула – умчалась в сторонуцентра.

– С-сучонка, – фыркнул чернявый. – Строит из себя.То ли дорогонькая подстилка, то ли папина дочка… Догоним? Вынем из тачки иввалим за щеку, чтобы в следующий раз соблюдала правила движения? Ладно,доцент, я шучу – она ж тебя непременно опишет, а через тебя и на менябыстренько выйдут… Давай на вокзал, а то заболтался я с тобой.

Еще несколько минут они молчали. У поворота к старомуаэропорту торчал бело-синий гаишный «Москвич», но останавливать их не стали.Подстрекаемый непонятным ему самому чувством, Родион спросил:

– И что же, вот так легко и проскакивает?

– Не всегда, – серьезно ответил чернявый. – Далеконе всегда. Смотря как рассчитаешь и как провернешь. С киоском проще, с деломпосерьезнее, соответственно, посложнее. Главное, просчитать все от и до. Изаранее знать, что вешать на уши, если попадешься.

– Ты же говорил, в пресс-хате все равно расколешься…

– Так туда еще попасть надо. В том и искусство, чтобы до неене дойти. Вот сейчас, верно тебе говорю, мы хвост из мышеловки выдернули.Писюшка меня уже ни за что не опознает, свидетелей не было, а бабки не меченые.Не было там ни меня, ни тебя. Если долго смотреть в глаза честным взглядом ивозмущаться незаконным задержанием, запросто сойдет с рук. Потому что, сдругой-то стороны, не станут менты из-за паршивого киоска особо напрягатьнервные клетки и рыть землю носом. В общем, как повезет. А еще милое дело –трясти азиатов на рынках. Не кавказов, с теми сложнее, а всех этих казахов скиргизами – эти еще не успели связями обзавестись, купить хорошую охрану, живутна птичьих правах, всего боятся, и трясут их, как спелую вишню… Хотя, конечно,и там требуется осторожность. А что, доцент, интересно стало? Да ты несмущайся, как целочка, вижу, глазки разгорелись… Ты не переживай, деложитейское. Возьми да и попробуй. Если сразу не завалишься – глядишь, и выйдетиз тебя человек не хуже некоторых…

Поставив машину в гараж, он не пошел в подъезд – присел налавочку, закурил. Казалось, от одежды все еще веет тем запахом. Шантарскаявесна, как обычно, выдалась прохладной и запоздавшей, стоял конец апреля, аснег еще не везде сошел, по городу гулял холодный ветер – но внутрь небольшогоквартала шестиэтажных «сталинок» почти не проникал, и ночной воздух былспокойным.

Он долго сидел на стылой скамейке. У соседнего подъездаснова торчала белая японская машина, низкая, спортивная, внутри громко играламузыка, и рядом, болтая и пересмеиваясь, хохоча нагло, уверенно, стояла кучкаКожаных. Так их Родион давно окрестил для удобства. Уверенные в себе мальчики вкожаных куртках и спортивных штанах частенько вызывали у него острое желаниенажать на спусковой крючок – одна беда, не было в хозяйстве предметов, таковымкрючком снабженных. Оставалось лишь тихо ненавидеть. За то, что они, пустьникогда не задиравшие, смотрели на его дряхлую «единичку», как на вошь. За то,что карманы у них набиты деньгами. За то, что в их машинах сиделиочаровательные, на подбор, девочки. За то, что они не читали тех книг, чточитал он, – но без всяких дипломов и вузов как-то ухитрились вылезти вхозяева новой жизни. И, главное, за то, что они не боялись будущего и жить имбыло не страшно, никакие комплексы не мучили, и словес-то таких не знали, поди…

В тысячный раз он горько спросил себя: почему? Почему всеначиналось так весело и хорошо, а кончилось так позорно? Почему он, нескольколет боровшийся за демократию, оказалось, всего лишь расчищал дорогу тем, кто незнает, что такое задержка зарплаты? Не имело значения, бандиты это или юные торгашииз расплодившихся фирм и фирмочек – Родион ненавидел их всех без разбора. Зато, что все они были д р у г и е. Не плыли по жизни, как щепка в потоке, ауправляли ею – хотя, по справедливости, это он должен был оказаться на ихместе, ему и таким, как он, долго и цветисто обещали безбедную жизнь назападный лад, но на каком-то неуловимом повороте жизни российские интеллигентывдруг горохом посыпались на обочину, где и остались…