Скромная семейная свадьба - Тина Лукьянова

Ужасно неприятно, когда говорят такие слова. Но еще более неприятно, когда они правдивы. Посмотрела я на Андреса со злостью. Видел же, насколько мне болезненна эта тема, и все равно расспрашивает. Да какое ему дело, в конце концов, до того, что случилось в нашей семье год назад? Его это никак не касается.

– Так вот, – продолжил он, не обращая никакого внимания на мои гневные взгляды, – сама подумай, насколько выигрышнее для тебя появиться перед ними не униженной и одинокой, а счастливой, в компании такого замечательного меня.

Он подмигнул и отсалютовал мне своим бокалом, показывая, что пьет в мою честь.

– Андрес, как ты не понимаешь… – начала я, уже не скрывая своего раздражения.

– Это ты не понимаешь, Патрисия. Нельзя так долго играть роль несчастной обманутой дурочки. Этак ты в нее окончательно вживешься, и во что тогда превратится твоя жизнь? Нет, с этим нужно заканчивать – покажи сестричке, что не все мужчины согласны променять тебя на нее. Да и твой бывший жених, – он неприятно выделил слово «бывший», – не согласился связать с ней свою жизнь, хоть их и застали в столь пикантной ситуации. Бедный Берлисенсис, я ему заранее сочувствую. Хотя последний год, что он учился в Академии, ему постоянно не везло. Даже его прозвище «Счастливчик Бруно» звучало как издевательство. Наверное, полоса невезения так и не закончилась.

– Ты его знаешь? – невольно заинтересовалась я.

Интересно, кого все-таки отхватила Тереса? Надо же, мое предположение, что ее жених – маг, оказалось правдой.

– Не то чтобы очень хорошо, – ответил Андрес. – У нас и факультеты разные, да и старше он меня на два года. Но не знать его не получилось бы. Там такой громкий был скандал с его семьей, их всех арестовали по обвинению в государственной измене. Потом оправдали, но за это время его девушка закрутила роман с их адвокатом. Наверняка решила, что тот более перспективен, чем Бруно. Между нами говоря, у этого Берлисенсиса, кроме спеси, особо ничего и нет.

Я задумчиво отпила очередной глоток из бокала. Нежное, чуть терпковатое вино приятно покаталось на языке, прежде чем упасть в пустой желудок и начать туманить мозги. Идея поехать с Андресом на свадьбу сестры стала казаться мне довольно привлекательной, как и сам сидящий напротив меня молодой фьорд. Надо же, никогда не замечала, какие у него, оказывается, красивые глаза…

В этот день я впервые изменила памяти о Даниэле – целоваться с Андресом по дороге к дому оказалось очень увлекательно. Я даже пожалела, что мы так быстро пришли. Но к себе я приглашать его не стала: прощальный поцелуй на пороге, его разочарованный взгляд – и вот я уже совсем одна слегка прижимаю пальцы к губам, еще хранящим тепло и вкус его губ.

Феррейра был компаньоном моего отца, и не просто компаньоном, а очень хорошим близким другом. Поэтому, когда в их семье родился Даниэль, а у моих родителей через два года – Тереса, все сочли это знаком свыше, что нашим семьям суждено породниться. Все мы трое росли в этой уверенности – слишком часто фьорды Феррейра в шутку называли мою сестру невесткой, да и она всегда говорила «мой Даниэль», тем самым постоянно утверждая право на него. И пусть никаких обязательств между семьями не было, я всегда считала Даниэля почти собственностью сестры, поэтому пришла в ужас, когда поняла, что он мне нравится совсем не как брат. Мне было тогда четырнадцать, ему – восемнадцать. Этакое щенячье обожание в адрес почти взрослого фьорда с первыми усиками, которые его совсем не портили, а лишь подчеркивали строгую линию яркого рта. Ко мне он относился скорее покровительственно, но Тересу тоже вниманием не баловал. Ее это ужасно злило, так как в свои шестнадцать она была девушкой достаточно привлекательной, чтобы получать записочки, а то и букетики от своих обожателей, близких ей по возрасту. А Даниэль приезжал с родителями все реже и реже: у него была учеба, друзья в столице, возможно, даже краткосрочные романы, о которых мы ничего не знали. Тереса его совсем не интересовала, несмотря на все ее ухищрения. Вела она себя иногда с ним на грани приличия, но его это лишь забавляло, не более. Все эти томные взгляды и нечаянные прижимания выпуклых, и даже очень, частей ее тела оставляли его равнодушным. Во всяком случае, я ни разу не заметила, чтобы он хоть как-то ее поощрил.

– Он еще об этом пожалеет, – в сердцах сказала однажды сестра, глядя вслед грифону, уносящему объект ее желаний. – И очень сильно пожалеет.

– Возможно, он просто считает, что ты еще слишком маленькая, – предположила я, желая утешить сестру.

– Дура! Это ты для него слишком маленькая, – взвилась она неожиданно. – А мне почти уже семнадцать! Ничего, поеду в Академию – быстро все станет так, как я хочу.

– Но родители сказали… – Я проглотила оскорбление и все-таки пыталась с ней говорить.

– Будет так, как я хочу, – уверенно сказала Тереса. – Увидишь.

Но поехать в Академию ей удалось лишь через год, когда родители настолько устали от ее постоянного нытья, что сочли за лучшее согласиться. Проучилась она там ровно один семестр, первые же экзамены сдать не смогла, после чего вернулась домой насовсем, привезя с собой две привычки: спать до полудня и курить тонкие эльфийские сигареты. Вспоминать о проведенном в Академии времени сестра не любила – судя по всему, там Даниэль остался для нее столь же недоступен, как и здесь. Кроме привычек, из Фринштада Тереса привезла несколько тонких тетрадок, про которые с придыханием говорила, что там заклинания, необходимые, чтобы добиться успеха в жизни. Я втайне от нее пролистала эти записи и пришла к выводу, что если уж Тересе не удалось сдать экзамены, то провести хоть один из этих сложнейших ритуалов безо всяких ошибок она точно не сможет. Так и вышло. Сестра заказывала самые разные снадобья и ингредиенты и чего только не пыталась с ними делать. Эдита по секрету рассказывала мне, что несколько раз ей приходилось отмывать от странных символов пол в Тересиной спальне, а иногда даже стены. Но результата все не было и не было – деньги, успех и любовь были от моей сестры так же далеки, как и раньше. Наверное, нужно для этого сделать что-то более существенное, чем испачкать пол в своей комнате сажей из сожженных волос…

Я продолжала вздыхать о Даниэле, ни на что не надеясь – если уж он на Тересу не обращал внимания, то вряд ли заметит меня. Ведь я уступала сестре во всем: ни ее прекрасных форм, ни Дара, достаточного для Академии, – ничего-то у меня не было. Тересины поклонники смотрели на меня снисходительно, как на маленькую сестренку предмета своего обожания, которую можно попросить передать записочку и пообещать за это что-нибудь сладкое. Я была тощей, маленькой, нескладной и ужасно переживала по этому поводу. Мне начинало казаться, что меня никогда не заметят на фоне красавицы сестры, как вдруг все изменилось. Платья внезапно стали коротки и тесны в груди, и мама охала, недоумевая, как это я так вдруг быстро выросла. Мне было семнадцать, и все вокруг расцветало и радовалось жизни вместе со мной.

День рождения фьордины Феррейра отмечался в конце весны. Тереса начала готовиться к нему загодя. Столько счетов отец еще ни разу не оплачивал, он пытался спорить с сестрой, но она ему так нежно и недоуменно улыбалась, говорила, что хочет не так уж много, что он смирялся и подписывал все новые и новые чеки. У меня так никогда не получалось, поэтому я собиралась ехать на праздник в перешитом платье сестры – «почти новом», по выражению смущенной мамы.