Пасынок империи - Наталья Точильникова

— Пачками, — уточнил он.

По-моему, слукавил. Подозреваю, что с его обжорством не в состоянии справиться даже моды последней модели. Для него и шашлык вроде канапе.

И вот шашлык почти грациозно уплывает в одну сторону, бокал в другую. Это Никита Савельевич раскрывает объятия.

— Иди сюда, Артур!

— Добрый вечер, Никита Савельевич.

Ко мне подплывает поднос с бокалами вина и самыми настоящими канапе, вполне микроскопических размеров. Выбираю игристое сливовое вино, темно-красное, почти цвета маджента, и нечто рыбное на шпажке.

— Как поживает император? — вежливо спрашивает Олейников.

— Нормально. Средняя температура во дворце около двадцати по Цельсию. Плюс-минус десять.

— Климат умеренный, — заключает Никита. — Жить можно. Моя благодарность. Ты наш лучший богемный агент в стане императора! — и отпивает вина.

— А почему не императорский агент в стане богемы?

— Не смеши меня! Сын Анри Вальдо — императорский агент?

— Почему бы нет? — пожимаю плечами я.

Он игнорирует.

— Слушай, а он это серьезно насчет весовых коэффициентов? — спрашивает, понизив голос.

Речь идет о новом законе о референдуме. Впрочем, не таком уж новом.

— Народное Собрание уже год так голосует, — говорю я.

— Ну, на НС не все заходят. Все-таки референдум — другое.

Дело в том, что теперь голос каждого участника Народного Собрания или референдума умножается на коэффициент, зависящий от уровня интеллекта и компетентности. То есть голоса не равны. Интеллект измеряют моды по сигналам мозга и количеству связей между нейронами, компетентность определяется уровнем образования и достижений в данной области.

— Сашка! — басит кому-то Олейников. — Иди сюда.

С «Сашкой» я шапочно знаком, но больше привык к «Александру Анатольевичу».

Генпрокурор поднимается к нам. Он широк в плечах, плотен, но не грузен, и на полголовы выше Олейникова. Его лицо напоминает мне литовский крест: вертикальная складка между бровей, горизонтальная линия серых глаз, прямой нос, горизонтальная линия рта и вертикальный штрих ямочки на подбородке. Несмотря на репутацию человека остроумного, ироничного и не любящего формализма, он явно чувствует себя не в своей тарелке и неловко улыбается. Для почти не пьющего Нагорного, местная разухабистая тусовка — это конечно чересчур. Тусовка, однако, его любит и принимает.

Никита Савельевич символически раскрывает объятия, потом жмет руку.

— Сашка, это Артур Вальдо. Знаешь такого?

Он кивает.

— Знаю.

Хотя я вовсе не уверен, что он меня помнит.

Подает руку. Жмет коротко, по-деловому.

Разговор возвращается к политике, и Нагорный на глазах становится увереннее, преодолевая зажатость трезвого человека в пьяной компании.

— Понимаешь, Никита, для НС — это правильно. Конечно, если мы решаем вопрос, имеющий отношение, скажем, к медицине, голоса врачей должны быть весомее. Но референдум о доверии… какая тут компетентность? Двухбалльная шкала: нравится — не нравится, довольны — не довольны. По коэффициенту интеллекта считать весовой коэффициент? Вариант, конечно. И я прекрасно понимаю, почему этого хочет Хазаровский. Будем говорить только с теми, кто понимает, а на остальных бесполезно тратить время. Умножим их голоса на ноль восемь — и нет проблемы. Это лень такая. Будем лежать на печи и ничего не делать для того, чтобы убедить тех, кому надо долго объяснять, что из чего следует, к чему приведет и почему так, а не иначе.

— Думаешь, можно объяснить всем все? — спросил Олейников.

— Думаю, можно постараться. Неравенство хуже.

— Мне казалось, ты поддерживаешь Леонида Аркадьевича.

— А я его и поддерживаю. Но это не значит, что я во всем с ним согласен.

Пахнет цветами, мясом и вином, зал наполняет тихая музыка. И разговор кажется слишком серьезным и неуместным.

К нам присоединяется еще один человек. Одет вполне богемно, но без экстравагантности Олейникова: брюки, рубашка, кожаный жилет. В государственный совет так может и не стоит, но по улице пройти можно. Он ниже меня и упитаннее. Хитрые глазки под низкими бровями, широкое лицо. Темные волосы зачесаны на одну сторону, на пухлых губах — наглая ухмылка. Он мне сразу не нравится. А ему, очевидно, не нравится Нагорный: меряет генпрокурора презрительным взглядом. Александр Анатольевич естественным образом смотрит сверху вниз, но равнодушно. Видимо, знакомство одностороннее: наш новый собеседник знает Нагорного, а тот его — нет.

Зато темноволосый знаком Олейникову.

— О! Сергей! Мы тут новый закон обсуждаем. Что ты о нем думаешь?

Хитрый и широколицый кривится.

— Думаю, что императору не стоило дописывать к «Кратос Анастасис» «элевтерос», если он собирался принимать подобные законы.

«Кратос Анастасис» — «воскресшая держава» — греческая надпись на знамени Кратоса. Красным под алым фениксом, возрождающимся из пламени. Хазаровский действительно добавил «элевтерос» — «свободная».

— А причем здесь свобода? — спрашивает Никита.

— Как причем? — говорит Сергей. — В результате решать исход голосования будет образованный класс. Кого поддержит — тот и победит. А остальных и слушать нечего: быдло!

— Вы не о свободе, вы о равенстве, — говорю я. — А его не было и нет. В результате решать будут умные люди. Разве можно доверять судьбу страны глупцам?

Он внимательно смотрит на меня. В глазах — узнавание. Да, я знаю. Я чертовски похож на отца в молодости, на его растиражированный портрет, сделанный до тюрьмы. Неоднозначная личность мой отец: для одних — герой, для других — преступник. Иногда забавно наблюдать, как меняются выражения лиц моих собеседников. Не сразу доходит, что я никак не могу быть адмиралом флота, чье имя до сих пор у многих застревает в горле.

У Сергея в горле застрял вопрос.

И так и остался невысказанным.

— Судьбу страны должны решать все, кто в ней живет, — вместо этого сказал он. — Потому что их судьба определяется судьбой страны.

— Не все же понимают, как это связано, — вмешался Никита. — Народ Страдина любил, потому что при нем было сытно и спокойно. Ну, до поры, до времени. А свобода для большинства населения — это не пришей кобыле хвост! Кому она нужна, свобода? Мне, моим гостям (и то не всем), Хазаровскому. Последний, правда, променял ее на власть. Сдается мне, что даже тебе не нужна.

— Правильно сдается, — признался Сергей. — Я бы предпочел сытно и спокойно.

— Ну, ты-то понимаешь, что в несытно и неспокойно виноват не Хазаровский, а эпидемия и война. Делает все, что может. А свобода — дополнительный бонус на любителя.