Раскаявшийся - Исаак Башевис Зингер

Я постарался побыстрее закончить дела и уже в шесть часов стучал в дверь ее квартиры. Мои худшие опасения не оправдались, дочь с любовником уехали в город. Квартира Лизы этим вечером казалась привлекательнее и уютнее, чем обычно. Снаружи задувал холодный ветер, а тут было тепло и славно. Времени у Лизы хватало, так что она вытерла пыль, пропылесосила ковры, натерла серебро. Все вокруг сверкало и блестело. Из кухни доносился запах моих любимых блюд. Мы выпили по коктейлю и сели за стол. В перерывах между едой Лиза оплакивала свою судьбу. Она было так одинока! Дочь причиняла одни беспокойства. Теперь ей требовались деньги на аборт, любовник, видите ли, забыл об осторожности. Хороший доктор стоит не меньше семисот долларов. У любовника не было за душой ни гроша, и Микки требовала эти деньги у матери. От таких слов у меня кусок встал в горле. Оказывается, я теперь должен был оплачивать распутство этого наглеца с глазами и лицом убийцы! Я сказал, что если Микки уже достаточно взрослая для того, чтобы путаться с мужчинами, то у нее должно хватать и благоразумия, чтобы соблюдать осторожность. Лиза тут же ударилась в слезы. Что она может поделать? Такова теперь молодежь. Если она пытается быть с Микки строгой, девочка начинает угрожать, что покончит с собой, обратится в христианство или сделает еще что-нибудь столь же ужасное.

Лиза лила слезы до тех пор, пока я не сдался и не пообещал дать ей эти семьсот долларов. Они присоединились к тем деньгам, которые она уже выманила у меня под разными предлогами.

Это испортило не только наш ужин, но и все последующее. Когда мужчина зол, унижен и чувствует, что его используют, он теряет свою силу. Я пытался восстановить потенцию, выпив виски, но это не помогло. Я просто лежал рядом с Лизой и чувствовал, что старость уже не за горами. Она пыталась расшевелить меня: лестью, ласковыми словами, грубостями, даже непристойностями, но ничего не действовало. Наконец она начала обвинять меня в том, что я ее не люблю. Мне хотелось спросить: «А должен? За что мне тебя любить? Любовь приходит вместе с уважением, а как я могу уважать женщину, которая тянет из меня деньги не только для себя, но еще и для двух наглых и глупых юнцов, даже не пытающихся найти себе работу?» Я думал о своих родителях, о дедушках и бабушках и чувствовал, что предаю не только их, но и всю еврейскую историю. Я вспомнил все, что читал и слышал о наших мучениках в Польше, о том, как они надевали талес и филактерии и шли на смерть. Я сам был потомком таких евреев, я изучал их Тору, и на что я променял их образ жизни?

Я попытался заснуть, но вместо того, чтобы принести успокоение, сон только усилил мою боль. Мне снилось, что я вместе с родителями и другими евреями прячусь от нацистов в каком-то погребе. Стреляли, снаружи доносились ужасные крики. Внезапно кто-то зажег спичку, и я увидел, что одет в коричневую нацистскую форму со свастикой на рукаве. Меня охватил ужас. Как такое могло случиться? И что скажут эти евреи, если увидят, кто находится среди них? Во сне я знал, что этот нацистский мундир — результат той жизни, что я веду. Страшнее всего было думать о позоре, который я навлеку на головы родителей. Вырвался я из этого кошмара совершенно измученным.

Внезапно раздался настойчивый звонок в дверь. Лиза проснулась и обеспокоенно спросила: «Кто бы это мог быть? Может, лучше не открывать?» Но звонки не прекращались, и Лизе пришлось набросить халат и выйти в коридор. Лежа в постели, я слышал раздраженный шепот и приглушенные голоса. Я догадался, что это пришла Микки. Мать и дочь начали ругаться, так что вскоре шепот перешел в настоящий крик. Затем послышались звуки ударов. Микки била свою мать! Выйдя из комнаты, я увидел, как она схватила Лизу за волосы и хлещет по щекам со всей силы.

— Дрянь! Сука! Проститутка! — кричала Лиза.

— А сама? — отвечала ей Микки. — Я знаю все твои штучки! Ты меняешь мужчин, как перчатки. Это ты сделала меня такой. У тебя и сейчас двое любовников! — Микки так разъярилась, что я стал всерьез опасаться за жизнь Лизы.

— Лгунья! Воровка! Шлюха! Вон из моего дома! — надрывалась Лиза.

— Да, у тебя два любовника и у обоих ты выманиваешь деньги!

Микки рассказала обо всем в подробностях. Даже назвала имена. Лиза упала на пол и забилась в конвульсиях.

В это самое время ее дочь кричала:

— Старая проститутка! Больше не желаю тебя видеть!

Я начал быстро одеваться. Меня тошнило. Я боялся, что драка между матерью и дочерью окончится убийством. Почему-то вдруг в голову пришли слова, слышанные еще в детстве: «Нарушая одну из Десяти заповедей, ты нарушаешь все десять». Мне не терпелось поскорее уйти из этой квартиры.

Лиза лежала на полу, как куча тряпья. Внезапно она вскочила и запричитала:

— Она все врет! Врет! Не уходи! Куда ты? О-о-о, сейчас я убью ее!..

Она выбежала на кухню и вернулась с длинным ножом. В глазах ее горело безумие, лицо осунулось, а губы перекосило. Дочь попыталась отнять у нее нож. Я распахнул входную дверь и бросился вниз по лестнице. Ждать лифта просто не оставалось сил. Я бежал так долго, что в какой-то момент мне показалось: в этом доме сто этажей. Дверь в холл оказалась закрытой. Кружилась голова, сердце колотилось. Я спустился в подвал, где находились газовые счетчики. Какой-то пьяница принялся грозить мне кулаком и выкрикивать оскорбления. Я с трудом унял дрожь и дал ему доллар. Он вывел меня в холл, откуда я наконец-то выбрался на улицу и принялся высматривать такси. Мороз щипал лицо, а ветер норовил сдуть шляпу. Я уже начал замерзать, а такси все не было. Внезапно появилась машина, и я вскинул руку. Духовные мучения превращались в физические, отвращение волной поднималось из желудка и подступало к горлу. В такси мне пришлось сделать над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы не испачкать салон рвотой. Как всегда, в минуты тяжелых испытаний я забывал о своих ересях и просил Господа избавить меня от этого унижения. Можно было попросить таксиста остановить машину и выйти на свежий воздух, так как дурнота становилась просто непереносимой, но я не стал рисковать. Водитель показался мне очень сердитым, он ничего не говорил, а лишь бормотал себе под нос что-то невнятное. Он походил на человека, которого разбудили посреди ночи. Все же мне как-то удалось сдержаться. Когда мы подъехали к моему дому, я сунул ему десятидолларовую бумажку и поспешил выскочить из машины. Он начал было отсчитывать сдачу, но я уже не мог ждать. Все время поездки мне казалось, что он обязательно попытается ограбить меня или, возможно, даже убить. Он показался мне чуть ли не бандитом.

Как только машина отъехала, я склонился над сугробом и выблевал весь ужин, приготовленный Лизой. Рвота запачкала пальто. Все мое существо в тот момент представляло собою тугой клубок боли, раздражения и стыда за собственное ничтожество. В вестибюле дома должен был дежурить привратник, но я прекрасно знал, где он сейчас — сидит в подвале и режется в карты с полицейским, которому, в свою очередь, надлежало быть сейчас на улице и охранять прохожих. И ведь против этого ничего нельзя сделать, потому что, несмотря на все красивые разговоры о демократии, законе и свободе, в мире правит только одно — сила. Теперь и евреи переняли у гоев это правило. Даже тогда в Нью-Йорке каждый день кого-нибудь убивали, и полиция никогда не находила преступников. А если и находила, то адвокаты так ловко все устраивали, что подсудимых освобождали «за недостатком улик». А в заключении находились свидетели — таков был единственный способ защитить их от преступников. В Америке, как в Содоме, злоумышленники свободно разгуливали по улицам, а ни в чем не повинные люди сидели в тюрьмах. Все это называлось либерализмом. Законы защищают бандитов, передавая на их милость реальных или потенциальных жертв. Все это знают, но попробуй только поднять голос против, и тебя смешают с грязью. Мне самому постоянно приходилось давать взятки полицейским, инспекторам, разным чиновникам. Мэр прекрасно об этом знал. Это было, как говорится, секретом Полишинеля. Сегодняшние евреи не лучше гоев. Они часто используют сложившуюся ситуацию в собственных интересах. Многие адвокаты учат преступников, как обойти закон, и я сам был частью этой системы.