Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

Предметы… кольцо. И медальон, который не получается расстегнуть, но Кайя пробует раз за разом, потому что не желает рвать цепочку. С попытки двадцатой выходит. Ближайшая змея свивается желто-красным клубком, в центр которого Кайя кладет медальон. Добавляет кольцо. И нож. С остальным возиться некогда…

— Я готов.

Наверное.

Он не успевает понять, как оказывается внутри пузыря. Жидкость тягучая, едкая залепляет глаза, заливается в нос. Кайя сжимает губы, не желая вдыхать ее.

Не выплыть. Не вырваться.

Тело немеет. Теряет вес. Движения замедляются. И спазм заставляет сделать вдох. Одного достаточно, чтобы заполнить легкие. Воздух выходит цепочкой пузырьков, которые оседают на внутренних стенках камеры.

Боли нет.

Страха нет.

Только покой и та, ощущавшаяся извне, пульсация.

Если вы не боитесь темноты, значит у вас плохо с воображением.

Признание человека, которому удалось приручить монстра-живущего-под-кроватью.

Сержант не был готов к тому, что произошло.

Он собирался возвращаться в Замок, когда услышал отголосок алой волны. Далекий. Знакомый.

…огненная плеть разворачивается спираль за спиралью.

…жар идет изнутри.

…кровь льется из носа и ушей. Звуки уходят. Разум рассыпается, как стекло под ногами. Разноцветное стекло витража в маминой спальне.

Желтый. Синий. Зеленый.

Остается только красный.

Красная ночь — это даже красиво. Дар забирается на подоконник и всем весом наваливается на решетку, силясь вытолкнуть ее из проема. Кажется, режет руки. Но боли больше нет. Только желание пойти туда, где пламя танцует на крышах домов. Из окна все замечательно видно… а решетка упрямая.

Дар не отступит.

Ему очень надо туда, к людям. Или людям к Дару.

Зачем?

Ответа пока нет, но Дар непременно поймет, что ему делать, когда увидит людей.

Дверь, надежная и красивая — мама говорила, что ее привезли из-за моря, только там растут сердоликовые деревья с древесиной нежно-розового цвета — разваливается пополам. А Дар отпускает решетку. Спрыгивает с подоконника. Он босой, и чувствует, как стекляшки впиваются в кожу, но сейчас, красной ночью, это кажется нормальным. Как и следы на полу.

Люди ждут.

Они давно пришли во дворец и поселились здесь, хотя мама и была против. Она говорила брату, что боится их, а брат смеялся. Не надо бояться людей.

Они такие же как мама. Отец. Дар.

Все равны.

Особенно, если ночь за окном красная.

— Смирный щенок, — чья-то рука хватает Дара за шиворот и подымает. Трещит холстина — брат сказал, что равные люди должны носить одинаковую одежду — но выдерживает. На Дара смотрят.

Красной ночью у людей красные глаза.

И лица одинаковые. Разные, но одинаковые тоже. И Дар никак не может разгадать эту странную загадку. Как такое возможно? Он висит смирно, даже когда его встряхивают.

От людей плохо пахнет. Хуже, чем обычно.

И когда грязные пальцы лезут в рот, Дар дергается. Получает затрещину и свободу. Надо бежать, но… брат говорил, что Дар должен быть ближе к людям.

К тому же он еще не понял, что ему делать.

Ведут, подталкивая в спину. И смеются, глядя, как Дар пытается переступить через тело. Он узнает человека — дядька Вигор, который папиной охраной командовал — и удивляется, почему тот лежит. Ночь за окном. Красная. Идти надо.

А дядька Вигор мертвый. Совсем.

И другие тоже.

К одному Дара подводят и заставляют смотреть на развороченный живот, приговаривая, что так будет со всяким, кто не желает признать, что люди равны. И Дар соглашается: это справедливо.

Еще немного и он поймет.

Алая плеть снаружи звенит, надрывно, словно нить, натянутая до предела, и нитью же рвется, выпуская в город много-много огня…

…однажды брат создал из пламени кошку, и та сидела у Дара на коленях, смирная, ласковая.

Играть позволили…

…в город выбежало множество огненных кошек.

Отец лежит в конце коридора. И мама с ним. Вернее, за ним, в нише, где раньше стояла высокая ваза. Дар узнал мамино платье из темно-синего мягкого бархата, который ему жуть как нравился — шелк скользкий, а бархат, он живой почти.

Мертвый.

Крови много. Мама говорила, что в человеке целый кувшин крови наберется, но тут — больше.

И папа меч выронил. Он никогда не ронял оружие.

Присев на корточки — люди окружили — Дар меч взял, вытер рукоять, чтобы не скользила. Поднялся.

— А ты говоришь, детей убивать нельзя, — с удовлетворением сказал человек. — Всех вырезать!

На губах его появилась пена.

— За что? — Дар со стороны слышал собственный голос.

— За свободу!

Странно. Разве мама мешала кому-то быть свободным?

С другой стороны, он понял, что нужно делать с людьми.

Дар вышел из дворца, волоча меч за собой. Острие царапало камни, и мерзкий звук отпугивал огненных кошек, которых и вправду было много. Они носились по крышам, скрывались в окна и рычали, если Дар подходил близко.

Иногда встречались люди.

Людей Дар убивал. Это оказалось проще, чем он думал: люди были странными.

Ночь их изменила.

На площади Дару преградил путь человек в черном доспехе.

— Ты кто? — спросил он.

— Дар Биссот.

— Еще кто-то из твоих выжил?

— Нет.

— Брось меч.

— Нет.

От пинка Дар не сумел увернуться. И отлетев, ударился в колонну, но меч не выпустил.

— Брось, — повторил рыцарь, наклоняясь. Глаза у него были рыжими, как у брата в последние дни.

— Нет.

Дар вцепился в рукоять изо всех сил. И держал, сколько получалось. Огненные кошки сбежались посмотреть. Они расселись по крышам, заняли окна, а некоторые, самые смелые, спустились на землю. Но ни одна не рискнула помешать черному человеку.

Очнулся Дар в куче сена, от боли. Никогда раньше ему не было настолько больно, и Дар стиснул зубы, чтобы не заплакать. Пальцы не шевелились. В груди что-то хрустело. Но двигаться он мог. И полз, пытаясь выбраться на волю.

— Ох ты, горе луковое, — его вытащили из соломенной кучи, и Дар все-таки заскулил.