Кносское проклятие - Дмитрий Петров

Кровь бросилась Миносу в голову.

— Я — царь! — еще громче взревел он. — Богиня не принимает в жертву царей!

Желтые и красные фигуры жриц и жрецов, стоявшие вокруг трона и по стенам зала богов, зашевелились. Послышался ропот.

Жрецы зашевелились: словно по команде, надевали волчьи маски. Через несколько мгновений ошеломленного царя окружали серые покрытые шерстью морды волков. Сквозь прорези хищно и неумолимо сверкали глаза…

— Ты больше не царь, — произнесла Тини-ит. — Кносс проиграл войну, он будет захвачен завтра утром. Кноссу больше не нужен царь.

Жрица сделала короткую паузу, после которой негромко, но повелительно сказала:

— Минос, надень маску.

Сбоку сразу же возник Гупа-ан — он протягивал большую и тяжелую маску быка. От маски явственно исходил и тяжелый запах крови. Еще днем ее надевали на кого-то из принесенных в жертву.

Царь внезапно подумал, что когда совсем недавно управляющий дворцом приходил к нему на крышу звать в зал богов, маска уже была при нем, он прятал ее под плащом. Уже тогда знал, что зовет не царя, а предназначенного в жертву быка…

— Но утром начнется штурм! — крикнул Минос, схватившись за меч на боку. — Меня ждут воины!

Царь оттолкнул Гупа-ана, и жертвенная маска с бычьими рогами покатилась по плитам каменного пола.

— Твое оружие никого не спасет, — возразила жрица. — Только богиня поможет нам сохранить то, что можно сохранить. И она сделает это за жертву, которую мы ей принесем. Это будет самая дорогая жертва: царь Кносса Минос.

Ропот жрецов усилился, перерос в гул, и в этом шуме Минос расслышал угрозу. Он выхватил меч, чтобы защищаться, но в то же мгновение Гупа-ан с несвойственной старикам проворностью ударил царя древком догоревшего факела в спину.

Минос упал на колени и краем глаза увидел, как метнулись к нему темно-красные фигуры жрецов. В мгновение ока его повалили грудью на мраморный алтарь и связали сзади руки.

Царь ударился лицом о камень. Из носа потекла кровь; было больно, на глаза навернулись слезы.

— Переверните его, — послышался сверху голос жрицы, — наденьте на быка маску.

Она стояла над поверженным и связанным царем. Обвившаяся вокруг шеи змея, словно чувствуя торжественность момента, поднялась на треть длины, и ее плоская головка неподвижно висела в воздухе прямо над головой жрицы.

В тонкой руке Тини-ит появился ритуальный топорик с двумя отточенными лезвиями — оружие, незаменимое как в бою, так и при жертвоприношении. Богиня приемлет кровь только жертв, которые зарублены именно таким топориком.

Всю свою жизнь царь присутствовал при жертвоприношениях. Сколько раз? Может быть, сто? Или пятьсот? Минос не умел считать. Сколько дней в году? Сколько камней на берегу моря? Сколько деревьев на горах, окружающих Кносс? Сколько раз видел Минос человеческие тела, корчащиеся в агонии на алтаре из черного мрамора, пока кровь из яремной вены разливалась по камню, густея на глазах?

Никогда, ни разу с тех пор, как он стал царем, ему не пришло в голову, что однажды такой жертвой может стать он сам. Склонившийся Гупа-ан трясущимися руками поднял голову бывшего царя и заботливо надел бычью маску: сделал своего царя и любовника быком.

Жрица занесла топорик и улыбнулась. На мгновение она склонилась над Миносом и, поймав сквозь прорези бычьей маски оцепеневший взгляд, прошептала:

— Так надо, царь. У богини есть свой план, как спасти наш народ.

В следующий миг она нанесла удар — прямо и точно, как делала сотни раз. Без жалости или печали. Без сладострастия, совсем не любуясь собой. Просто сделала то, что должна была совершить.

— Это дело — именно то, что тебе нужно, старик, — сказал Вазген и хлопнул меня по плечу волосатой, как у гориллы, рукой. — Можешь мне поверить. Уж я достаточно хорошо знаю тебя и твои способности. Чего-то ты не можешь делать, а в этих делах разбираешься лучше других. Правду говорю.

Он улыбнулся, и его смуглое чеканное лицо на короткое мгновение сделалось приветливым. Сверкнули белоснежные зубы, а в черных глазах вспыхнули искорки, как бывало всегда, еще с дней нашей юности.

Я терпеть не могу, когда меня хлопают по плечу. Для меня это просто невыносимо. Бороться бессмысленно, потому что для всех южан, и для американцев тоже, этот жест является совершенно естественным. Они хлопают друг друга по плечу ежеминутно: для них это — знак дружелюбия.

Умом я понимаю, что глупо кипятиться и вздрагивать от унижения каждый раз, когда тебя хлопают по плечу, но, как говорится, сердцу не прикажешь. Может быть, поэтому я не люблю общаться с южанами и американцами…

Впрочем, Вазгену я позволял даже это. Его бесцеремонность, бестактность и дурные манеры искупались в моих глазах давностью наших отношений. Когда тебе тридцать шесть, начинаешь по-настоящему ценить старых друзей. Пусть Вазген такой, какой есть, но про него я хотя бы точно знаю, что он не предаст, не обманет и вообще не держит камень за пазухой. А в наше время знать такое про человека — уже немало.

— Так что? — спросил он. — Берешься?

Мы сидели в азиатском ресторане, что в районе Литейного проспекта. За окнами периодически злобно визжали трамваи, с трудом поворачивая на узком перекрестке. Мы ели, или, как здесь говорят, «кушали», плов и запивали его водкой из высоких тяжелых стопок.

Я чуть заметно повел плечом, и Вазген убрал руку.

— Берешься? — повторил он, пытаясь заглянуть мне в глаза.

Мы встретились по его инициативе. Когда-то мы вместе учились на историческом факультете и здорово пьянствовали в общей студенческой компании. Вазген и еще один его земляк жили в университетской общаге, и их комната три года служила для наших ребят с курса чем-то средним между питейным заведением и публичным домом.

Наверное, это плохо, но именно там, в общаге на восемнадцатой линии Васильевского острова, в комнате с отставшими от стен полосатыми обоями мы впервые ощутили настоящее мужское товарищество, узнали цену дружбе и любви. Там и тогда мы стали мужчинами. Хорошими или плохими — другой разговор, уж как вышло…

После третьего курса Вазгена отчислили. Он не был глуп или ленив. Нет, многие из тех, кто был гораздо тупее его, благополучно дотянули до диплома. Просто Вазген с его армянским темпераментом, с неукротимой жаждой деятельности не вписывался в установленный порядок. Ему неинтересно было изо дня в день сидеть на лекциях, писать конспекты и два раза в год сдавать какую-то сессию. Это категорически противоречило всем его представлениям о жизни.

Зато сейчас, на посту директора детективного агентства, Вазген был абсолютно на своем месте. В разных хитросплетениях он ориентировался как рыба в воде, а специфические манеры лишь придавали его фигуре привлекательности.