Бог Огня - Василий Казаринов

Она прогуливалась между оградами, стараясь не терять его из виду.

Получасовая прогулка утомила ее, к тому же ветер потяжелел, опустился к земле и теперь шнырял меж могилами. Она замерзла и решила, что с моционом на свежем воздухе пора заканчивать.

— Вам не приходило в голову, что являться сюда кощунственно? — сухо спросил ювелир.

— Ах, вон что, — раздраженно ответила она. — Черт же меня дернул связаться с человеком тонкой душевной конституции. Бросьте вы, бросьте… Мы с вами не на интеллигентской кухне и не на светском рауте, так что будем называть вещи своими именами. Я успела заскучать, пока вы тут медитировали. — Она зябко поежилась. — Деньги в сумке, все точно, как в аптеке.

Он поморщился, потянул носом воздух.

— Берите берите, — сказала она. — Деньги, как известно, не пахнут.

— Еще как пахнут, мадам, еще как, — покачал он головой.

— Да? И чем же?

Он медленным взглядом обвел кладбище:

— Да вот этим… Могилой.

— Будет вам… Так как обстоят наши дела?

— Сносно.

— Что значит — сносно? Дела или обстоят, или нет.

Он сумрачно глянул на нее и сложил руки на груди:

— Вам подойдет. В самый раз будет.

— Что значит — мне подойдет? Мы не в ателье на примерке.

— Вам подойдет, — твердо повторил он. — Этот парень, по слухам, отъявленный подонок. Вы составите чудесную пару.

— Вот это другое дело. — Она сняла с плеча сумку, повесила ее на ограду. — Вот. Тут все, как было договорено.

Ювелир не двинулся с места.

— Вы хотите сказать, что мне надо приплатить вам за красивые глаза? Глаза у вас в самом деле симпатичные. Но в делах такие мелочи роли не играют. И вот еще что… Избавьтесь вы от своей дурацкой привычки то и дело поправлять зачес.

Он демонстративно провел ладонью по виску.

— Насколько я понимаю, этот ваш суженый не сегодня завтра будет здесь. Он уже в пути… Одна просьба…

— Да?

— Не попадайтесь мне больше на глаза. Вы будите во мне какие-то дремучие пещерные инстинкты.

— Так это же прекрасно! — веселым тоном отозвалась она, повернулась и энергичной походкой направилась к выходу с кладбища.

Она обогнула колумбарий, вышла на главную аллею, но здесь, напротив какой-то ограды, накрытой зачем-то куполом из полупрозрачной синтетической пленки и оттого напоминавшей огородный парник, она вдруг резко остановилась.

Трубач стоял, ссутулившись, у поворота на боковую аллею, тупо глядя в картонную коробку из-под обуви, возле которой, свернувшись калачиком, дремала неопределенной масти собачка с острой лисьей мордочкой.

Музыкант поднял трубу, поцелуйно подвигал бескровными губами, вмял в рот мундштук и огласил окрестности долгим, протяжным звуком.

Он старательно, хотя и не всегда точно, соскальзывая на высоких нотах, выводил траурную мелодию, но взгляд его по-прежнему был направлен в коробку, на дне которой покоилась горка мелочи, — ему мало давали тут, куда меньше, чем самому последнему балалаечнику в подземном переходе, но он упорно приходил каждое утро на это место и провожал матовым прохладным голосом своей трубы бредущих мимо людей, которые при виде его бледного и бесщекого, отдающего в синеву лица и скучных глаз в оправе воспаленных розовых век почему-то опускали взгляды и убыстряли шаг.

Он видел, как женская рука осторожно положила в коробку поверх мелочи купюру в сто рублей, и едва заметно кивнул, не отрываясь от мундштука, и — что удивительно — не поскользнулся на трудной для себя высокой ноте, а вывел ее чисто и точно.

Наверное, оттого ему удался этот сложный пассаж, что у него немного потеплело внутри. И он представил себе, как по дороге с кладбища завернет на базар и купит пакетик «Педигри» для Соньки, рыжей тонконогой собачки с поджатой задней левой лапой и лишаем на спине. Соньку он подобрал у помойки год назад, тихо умирающую, выходил, поселил в своей комнате у батареи и кормил бульоном из костей, которые ему по бедности бесплатно давали турки, открывшие мясной отдел в соседнем магазине. Но сегодня он обрадует Соньку подарком, она поест и уляжется у его ног, чутко вслушиваясь в понятные ей рассказы про скверную, одинокую человеческую жизнь, а потом он ей немного поиграет на трубе — что-нибудь тяжелое и сумрачное, вагнеровское.

* * *

Вернулась она часа через два. Переоделась в джинсы и просторную рубаху, закатала рукава и принялась за уборку. Она вымыла полы во всех четырех комнатах и на кухне, тщательно протерла мебель от пыли, полила цветы, плотно закрыла форточки, перекрыла газ на кухне — на все про все ушло у нее часа два.

Она уселась в спальне на пуфик перед высоким зеркалом, оправленным в раму из черного дерева, стащила с головы плотный парик, кинула его на кровать и занялась лицом, точнее сказать, восстановлением лица, весьма измененного макияжем, и наконец, когда ни капли косметики не осталось, отодвинулась от зеркала и повела лицом вправо-влево.

— М-да, — оценила она внешность глядящей на нее из зеркала женщины, и было не ясно, какой смысл она вкладывает в этот неопределенный комментарий.

Она плотно притворила стальную дверь, обтянутую простеганной кожей цвета кофе с молоком, уперлась в нее плечом, повернула ключ в замке и двинулась вниз по лестнице.

Он прибыл в город в середине дня, скорее всего сошел с рейсового автобуса, и не был похож на курортника: на нем был строгий темный костюм из отменной английской шерсти в изысканную, заметную разве что при ближайшем рассмотрении полоску. Его длинные светлые волосы были туго стянуты на затылке в хвост. Весь багаж составляли сумка через плечо и вместительный кейс с наборным цифровым замком. Он неторопливо прошествовал по единственной улице растянувшегося вдоль моря городка, постоял на набережной.

С моря набегали низкие зыбкие облака. Они рвались, обнажая тусклое прохладное небо, срастались, опять рвались, сбившись над соснами в комья, словно выцветшие гигантские клочья ветоши. Чайки с обреченными предсмертными криками метались над водой, вычерчивая в воздухе нервный, ломаный рисунок своего безумия.

Мужчина зябко поежился и двинулся к открытому кафе, пустовавшему в этот неопределенный обездвиженный послеобеденный час.

Хозяин крохотного заведения — на шесть столиков под круглыми тентами, — отдыхавший на стуле перед входом в тесный — опять-таки на шесть столиков — бар, пристально следил за незнакомцем с момента его появления и с типично прибалтийской неспешностью и бесстрастностью перебирал в уме варианты: кто бы это мог быть?

Принадлежность гостя к обычной курортной публике он отмел сразу — в облике этого строго одетого человека с туго стянутыми на затылке волосами не чувствовалось той беспечности и расслабленности, что видны в движениях и жестах отдыхающих. Деловой человек? Тоже вряд ли. Во-первых, он прибыл на автобусе, что для бизнесмена довольно странно, и, во-вторых, сей городок в межсезонье был явно не тем местом, где можно развернуть деловую активность.