Бог Огня - Василий Казаринов

День стоял ясный, но прохладный; хозяин заведения подумал, что одет направлявшийся к нему человек явно не по погоде. И еще он подумал, что, скорее всего, придется разжигать газовую горелку под металлическим противнем с песком, где готовился турецкий кофе, — наверняка озябший клиент потребует чего-нибудь согревающего, а ничто так не согревает и не бодрит, как хороший, истомившийся в раскаленном песке кофе.

Светловолосый человек молча, даже не кивнув в знак приветствия, а только стрельнув коротким жестким взглядом, прошел мимо, в бар, и от этого косого взгляда хозяину стало не по себе.

Он упер ладони в колени, тяжело, со сдавленным стоном и мучительной гримасой закоренелого ревматика приподнял себя со стула, прогнулся, помассировал поясницу и двинулся в бар. Клиента он застал за крайним столиком, задумчиво уставившимся в окно, разглядывать за которым было, собственно, нечего, поскольку снаружи окно практически закрывала пышная челка дикого винограда.

Хозяин прошел за стойку, зажег горелку.

Пламя с едва слышным шипением ударило в дно противня и обволокло его голубоватой колышащейся струей. Человек вздрогнул и обернулся.

Хозяин улыбнулся одними губами. Этой картонной улыбкой он отдавал дань деликатности и в то же время не выказывал и намека на приязнь — он не любил русских.

— Кофе?

Посетитель поднялся со своего места, положил кейс на стойку, уселся на высокий, затянутый в бордовую кожу табурет, подался вперед и, склонив голову набок, посмотрел на пламя, лизавшее противень. За этим занятием он провел несколько минут, потом встрепенулся, резко дернул плечом, стряхивая с себя странное, напоминавшее транс, оцепенение, посмотрел хозяину в глаза и задал чудной вопрос:

— Вы не боитесь?

— Чего?

Он опять наклонил голову, указывая глазами на шевеление голубого пламени:

— Открытый огонь…

Бармен покачал головой, приглашая полюбопытствовать: широкий внутренний столик стойки с двумя глубокими провалами раковин — сплошной металл.

— Железо не горит.

Посетитель долго смотрел бармену в глаза. На лице его было странное выражение. Наконец он тихо произнес:

— Я в этом не убежден.

Бармен с облегчением (посетитель, слава богу, отвел в сторону свой гипнотический взгляд) выдохнул:

— Вы интересный собеседник… К нам надолго?

— Возможно… Пока не знаю. Неделя, две, месяц. Не знаю. Как тут с жильем?

Хозяин подробно рассказал.

В конце этого информационного сообщения он упомянул про дом на косе — просто так, слова ради, и, к своему удивлению, заметил, что собеседник заинтересовался.

Речь шла о маленьком каменном доме среди дюн, километрах в десяти от города, — . его построил Зиемелис, здешний художник, еще до войны, в благословенные буржуазные времена. Дом был поставлен нелепо — на голом ветреном высоком мысу, врезавшемся в море, — что, впрочем, местных жителей не удивляло: хозяин дома был человеком нелепым. Неопрятный, всклокоченный, с неизменной седой перхотной пылью на велюровом, свободного покроя пиджаке, угрюмый и резкий в отношениях с людьми, он пользовался в городе не самой лучшей репутацией, ко всему прочему, и потому еще, что среди жителей, почти поголовно трудившихся в море, выглядел совершенным бездельником. Тем не менее Зиемелис и его младшая сестра Ильза далеко не бедствовали — наверное, мазня по холсту красками безрадостных, угрюмых цветов приносила художнику неплохой доход.

В этом медвежьем углу художник жил в летнее время, там же, в нелепом доме, он был и найден повесившимся — то ли в сорок седьмом, то ли в сорок восьмом году. Ильза осталась одна, потихоньку превращаясь в типичную старую деву, скромно, молчаливо и практически незаметно для окружающих жившую в мрачном одноэтажном коттедже на краю города. Летнюю резиденцию брата она содержала в порядке — неизвестно зачем: охотников поселиться в этом отдаленном и пугающем своим безлюдьем месте даже в разгар курортного сезона находилось мало.

Узнав все, что нужно, светловолосый скользнул взглядом по полкам с напитками, опять посмотрел на противень, дышавший жаром, — бармен не сумел точно истолковать это невнятное пожелание и с легким раздражением в голосе осведомился:

— Кофе? Водка? Коньяк? — Он деликатно кашлянул в кулак. — Извините, портвейна нет.

— При чем тут портвейн?

— Вы же русский. Все русские пьют портвейн.

— Не все. — Посетитель слабо улыбнулся уголками губ и сделал странный заказ.

Таких заказов хозяин заведения не получал бог его знает сколько лет.

Он заказал пунш. Не просто пунш, а жженку, настоящую, огнедышащую, — благо у хозяина имелось несколько бутылок рома в закромах и даже имелся анис, — а потом сидел и долго, не мигая, глядел в глиняную кружку, в которой стелилось едва заметное голубоватое пламя. Очнувшись, он начал медленно пить жидкий огонь, прикрывая после каждого глотка глаза, точно прислушивался к себе, испепеляемому изнутри.

Затем, одарив хозяина потеплевшим доброжелательным взглядом, молча положил на стойку деньги. Этот странный русский вышел, а хозяин, испытывая непонятное беспокойство, выключил зачем-то горелку и рассеянно пробежал пальцами по пуговицам черной, с ослепительным белым воротничком рубашки, словно успокаивая руку, в которой пробудилась мелкая дрожь.

* * *

Покинув бар, он зашел в спортивный магазин, купил вместительную теннисную сумку, рибоковский спортивный костюм, несколько маек с заниженным плечом и широким рукавом, шорты, пять пар высоких махровых носков, плавки, двухслойную куртку с водоотталкивающим верхом и флисовой подстежкой, джинсы, две пары кроссовок, пляжные тапочки и еще какую-то курортную мелочовку.

Сложив покупки в сумку, он удалился.

В таком вот виде — черный дорогой костюм, белая сорочка (воротничковый угол прочно заперт экзотическим галстуком-шнурком, в котором узел был заменен массивной бляхой, инкрустированной холодным желтоватым перламутром) плюс вместительный кейс из матового черного пластика плюс плохо ладящая с этим ансамблем пестрая, разлинованная косыми полосами сумка — он и предстал перед Ильзой. Они быстро договорились. Он будет жить на косе, раз в неделю хозяйка станет наведываться, приносить продукты, прибираться.

— Скажите, — произнесла Ильза и замялась, — а почему…

— Почему я выбрал ваш дом? — пришел ей на помощь светловолосый. — Там безлюдно.

— Разве это плюс?

— Еще какой! — Он помолчал и добавил: — Я не люблю людей.

Погрузив ключи от дома в карман, он откланялся и двинулся в путь энергичной походкой, четкий ритм которой нисколько не изменился к тому моменту, когда он, отмахав пятнадцать километров, трижды провернул большой допотопный, с причудливой, в форме трилистника, головкой ключ в замке, тугом, но исправном, без ржавых повизгиваний, и толкнул от себя тяжелую дубовую дверь дома, надзиравшего с высоты за дюнами.