Рижский бальзам на русскую душу - Дария Юрьева

Когда, выходящий из автомашины директор, закрывал дверцу, Михаил случайно оказался поблизости. Мастерские могли подождать. Для Михаила важнее показалась предстоящая беседа. Много лет назад директор рассказывал Михаилу, своему аспиранту, что ему больше нравится решать вопросы вне стен кабинетов в непринужденной обстановке во время ходьбы по улице, территории предприятия, в лифте министерства или в коридоре, а не в кабинете. Встреча во дворе благоприятствовала беседе. Следовало поспешить к Виктору Ивановичу.

– Добрый день,– поздоровался Михаил.

– Как дела?– Виктор Иванович задал свой излюбленный вопрос, которым встречал Михаила со времен аспирантуры, обозначающий приветствие и одновременно интерес к рассмотрению дел.

– Все в порядке,– последовал стандартный ответ.

Виктор Иванович обогнул Михаила, вышел вперед и направился к зданию института. За ним, отступая на два шажка, следовал Михаил. Сотрудники института привыкли к подобной процессии, когда, естественно, как-то получалось, что директор выступает в главенствующей роли на несколько шагов впереди спешит по делам, а проситель, не поспевая, влачится сзади и задает вопросы, на которые следуют ответы, в вполоборота, из-за плеча. Директору было с кого брать пример. Не отдавая отчет

своим действиям, он копировал руководителя страны, который, сойдя с трапа лайнера, шел по аэродрому к правительственной автомашине и на ходу, через плечо, небрежно отвечал на вопросы, следующих за ним по пятам журналистам, интересующихся результатами зарубежной поездки первого лица государства. Хмурый Виктор Иванович шел с суровым лицом, в то время как лицо руководителя страны, запечатленное в фотохронике дня, возглавляющее процессию на летном поле, было раскрепощено и позволяло, приостановившись и подбирая слова, задумчиво поразмышлять: как бы это лучше сказать по-русски? Создавалось впечатление, что правитель знал не только родной, но и какие – то другие иностранные языки. Варианты использования иностранных языков у директора, как и у руководителя страны, не стояли на повестке дня. Виктор Иванович, не останавливаясь, приближался к институту. Михаилу не терпелось перейти к скорбным делам.

– Вчера состоялось заседание партбюро, на котором рассматривался вопрос о создании Прибалтийского филиала, -говорил он на ходу. -Семен Михайлович не пришел на партбюро и поэтому интересующий меня вопрос практически не рассматривался. Когда он будет рассмотрен в следующий раз?

– Мне нужно знать мнение Семена Михайловича и иметь решение партбюро, а потом я буду думать,– устало ответил директор.– Кроме того, мне нужны подтверждающие документы, что местные власти не против создания филиала.

– Документы имеются. Я передавал их вам. Республиканские министерства и профилирующие два научно– исследовательские института не против создания филиала.

– Ну, не знаю, не знаю…

Директор подошел к институту и открыл торцевую дверь. Идущий следом Михаил взялся за ручку двери, но остановился, увидев в коридоре как бы случайно поспешавшего навстречу директору с широко распростертыми для объятий руками Семена Михайловича, которому далеко наперед были известны все директорские ходы.

Им есть о чем поговорить, подумал Михаил, и пошел в обход здания к парадному подъезду. По институту быстро распространился слух о вчерашнем заседании партбюро. Встречаемые на пути Михаила коллеги, предупредительно вежливо раскланивались. Кланяясь в ответ, он старался выглядеть невозмутимым и твердым, как стена. Сев за рабочий стол, Михаил бездумно просидел достаточное время, в течение которого Сема мог утрясти дела с директором. Пора было идти к нему в кабинет. Шеф, стоя, приветствовал дорогого гостя, всем своим видом выражая неподдельную радость.

– Я только что беседовал с Виктором Ивановичем,– сообщил он.– Виктор Иванович говорит, что вы достойно держите удар. Поздравляю. Вам делают плохо, а вы, как азиат, остаетесь непроницаемым, как будто это вас не касается.

Речь Семы не затронула Михаила, который остался глух к артистической тираде. Семен Михайлович сменил тему. В его словах послышались дружеские нотки, когда он приступил к оценке поведения директора.

– Кто бы говорил об азиатах,– заулыбался он,– Виктор Иванович не жил в Средней Азии, но его мышление, кроме как азиатским, порой не назовешь.

Михаил не собирался развивать дискуссию по затронутой теме. Пора бы сменить пластинку, сказал он про себя. Для него интерес представляла совсем другая «пластинка», та, что на обороте, и он заговорил о том, что в первую очередь волновало его.

– Семен Михайлович,– обратился он к шефу,– вчера проходило заседание партбюро, на котором рассматривался вопрос об открытии Прибалтийского филиала. Партийцев интересовало ваше мнение, но вы отсутствовали. Почему?

– Я не член партии. Никогда не участвовал в сборищах и не собираюсь присутствовать на подобных собраниях.

Семен Михайлович снял очки и ясными очами уставился на подчиненного. Без очков глаза выглядели беспомощными и беззащитными. Расходящиеся лучики, привыкшие прятаться под оправой, молили, чтобы их скорее прикрыли. Только там они чувствовали себя в безопасности. Прием, рассчитанный на слабонервных и впечатлительных людей, не сработал. Михаил понимал, что с мышлением у Семы все в порядке. Он был свидетелем нечто подобного ранее, при дележе годовой премии, выделенной для двух научных подразделений. Когда руководитель лаборатории и руководитель отдела, исчерпав мирные аргументы, зашли в тупик и не смогли договориться, Сема попробовал использовать известный ему прием. Он снял очки перед сидящим напротив Виталием Соловьевым, показывая беспомощные глаза, лишенные очков. Недолго думая, Виталий в ответ снял с носа свои диоптрии и продемонстрировал этим самым, свои еще более беззащитные глаза. Двое руководители, безмолвно посидели напротив друг друга, пока не пришли к выводу, что пора продолжить разговор по существу. Михаил не носил очков. Снимать было нечего. К тому же он знал, что не переубедит шефа, используя любой известный ему прием. Для Семена Михайловича незыблемыми останутся его интересы и все же Михаил недоумевал. От двух людей, шефа и директора, зависело открытие филиала. Оба уверяли, что стоят за открытие нового научного центра, только один говорил, что подпишет соответствующий приказ после заседания партбюро, на котором выслушает мнение Семена Михайловича о целесообразности открытия филиала, а второй не собирался даже посещать заседание партбюро. Два бывших руководителя диссертации разыграли партию, в которой бывшему аспиранту не было места. Никто из них не собирался открывать филиал. Финал был ясен. Оставалось завершение театрального представления. Перед опусканием занавеса напрашивалась очередность написания заявления об уходе по собственному желанию и его представления руководителю лаборатории. Заявление можно было тут же судорожно написать, не сходя с места. Михаил, вспомнив, что жизнь игра и он – на театральной стене, не стремился спешить. Он взял тайм-аут, чтобы Сема не видел, как слагается сочинение.

Михаил прошел в соседнюю комнату, сел за рабочий стол, не спеша достал бумагу и, подождав, пока утихнет раздражение, приступил к написанию. Немаловажным показалось отразить в заявлении, относящемся к важным документам, свое отношение к руководителям лаборатории и института, а вернее, ничего им не показать. Суть вырисовалась кратким предложением, отражающим просьбу об увольнении по собственному желанию. Над формой следовало поразмыслить. Разумеется, заявление пишется не для рассмотрения народами мира, но все-таки подлежит обсуждению, и должно быть обдумано. Легче всего написать заявление своим почерком, не блещущим каллиграфией. Многие медики, у которых трудно прочесть выписываемые рецепты, позавидовали бы размашистым буквам, вылетающим из-под пера Михаила в разных направлениях. Знатоки письма могли объяснить, по исписанным страницам, характер и недуги человека. Предложенная же Семой манера неотрывного письма, резко увеличила размашистость и скорость написания. Как-то Михаил пришел в кабинет к директору с заявлением на командировку, написанным методом неотрывного письма. Виктор Иванович покачал головой и произнес: