Происшествие в городе Т - Лев Брусилов

камешек заметил, след оставляла!

– Ну, для этих целей могла бы на все пальцы перстни надеть! – заметил Кочкин.

– Э, нет! Перстенек с красным камнем – это не просто перстенек с красным камнем…

– А что же?

– Указка это, Меркуша, и, между прочим, для нас с тобой указка, кого искать нужно…

– Не понял.

– Этот перстенек кто-то носит, женщина замужняя носит и не знает, что ее под монастырь враги подводят! Так-то! Свалить на нее все хотят, убийство Агафонова например, да и с Агафоновым… – Фон Шпинне ударил тыльной частью правой руки по ладони левой.

– А что с ним не так?

– Сейчас, Меркуша, я тебя удивлять буду. Икона, которую мы нашли в его комнате, не икона!

– А что же?

– Вот взгляни и скажи мне, что это такое?

– Губернатор? – воскликнул Меркурий Фролыч, едва взглянув на кипарисовую доску. Его это удивило не меньше, чем начальника сыскной, когда тот нашел ее. – Неужели это губернатор?

– Может быть, и не он, но чертовски похож.

– Уступи место, самозванец! – почти выкрикнул Кочкин. – Ведь это же об этой «иконе». Значит, Савотеев видел ее!

– Вне всяких сомнений, эту или другую, на нее похожую, но видел…

– Вы думаете, их несколько?

– Наверняка.

– Но для чего, для какой цели их нарисовали?

– Для Савотеева, чтобы показывать ему и тихо нашептывать – смотри, мол, какой нехороший, какой порочный этот граф Можайский, ничего святого не осталось, на икону взгромоздился… И все это нашептывание происходило в Пантелеевской больнице. А старик Мясников слышал, как Савотееву некто задуривал голову, потому что присутствовал в тот момент и видел того, кого мы ищем. Странная это больница. Нужно будет поговорить еще раз с доктором, да и с этим вертлявым смотрителем. Вот ты думаешь, кто нарисовал эту «икону»?

– Я думаю, понятно кто. Агафонов. За это его и убили. А женщина в черном имеет к этому убийству какое-то отношение, может быть, она и есть убийца!

– Да непохоже, чтобы Агафонова убила женщина, тем более с белыми холеными руками. Такие руки, верю, какой-нибудь отравы могут в суп набросать, выстрелить из блестящего дамского «браунинга», но вот так, грубо, жестоко… Тут особая свирепость требуется, да и сила немалая… – Фома Фомич на мгновение задумался. – Хотя теоретически представить можно.

– Тогда сообщник!

– Вероятнее всего. Правда, исходя из предположения, что у нее был сообщник, берет меня сомнение одно…

– Какое?

– Если у нее был сообщник, за каким она поехала на Торфяную улицу, да еще дважды?

– У нее с Агафоновым были дела. Он выполнял, предположим, ее заказ, рисовал…

– В том-то и дело, Меркуша, что не мог Агафонов ничего нарисовать, не мог!

– Почему?

– Да ведь он не художник! – И Фома Фомич пересказал Кочкину, что выпытал у Ниговеловой. – Агафонов, а вернее Подкорытин, к этому делу, скорее всего, никакого отношения не имеет!

– Отчего же его убили, ведь не просто так? – Кочкин подался вперед и оперся локтем о стол возле самого чернильного прибора.

– Верно, не просто так. Я думаю… – Фон Шпинне сцепил пальцы рук в замок, положил их перед собой и, понизив голос, сказал: – Я думаю, что его убили по ошибке, спутали с покойным художником Агафоновым. Пока это единственное разумное объяснение, другого у меня просто нет.

– Помилуйте, но как же можно спутать?

– Ну, для нашего человека это плевое дело. Вот мы с тобой почему решили, что Агафонов или, вернее, Подкорытин – художник? Правильно, потому что нам об этом сказал околоточный надзиратель. Представь, околоточный не знает, что проживающий на вверенной ему территории человек, во-первых, не Агафонов, а во-вторых, не художник. Если этого не знает полиция, то что о других-то говорить!

– И все же не могу я поверить, что Агафонова или Подкорытина убили по ошибке. Кажется мне, не все так просто. Комната, в которой он жил, как-то использовалась этими людьми. Не будем забывать, по докладам негласного наблюдения за Савотеевым, он часто приезжал на Торфяную и именно к Подкорытину – зачем?

– Я тоже об этом думаю, но пока у меня только одно объяснение: Савотеев приезжал не к Агафонову-Подкорытину. Он в его комнате с кем-то встречался, и это косвенно подтверждает то, что мы нашли «икону». Мне только непонятно, почему убийца ее не забрал?

– Может быть, не знал о ее существовании?

– Это маловероятно. Как-то же она попала к Подкорытину, а принести ее туда мог только один человек, убийца. Нет, скорее всего, ее там оставили намеренно, чтобы мы нашли…

– И что мы будем предпринимать? – спросил Кочкин, все еще оставаясь под сильным впечатлением и от услышанного, и от увиденного.

– В связи с вновь открывшимися обстоятельствами считаю, что необходимо побеседовать с графиней Можайской. Только разрешение на эту беседу нужно испросить у губернатора. И я не знаю, даст он его или нет…

– А если без его ведома, тихо? – спросил, чуть сощурившись, Кочкин.

– Нет, думаю, что это не тот случай, когда нужно рисковать. Съезжу к губернатору, расскажу ему все, и пусть принимает решение! – заключил фон Шпинне.

Глава 34

Секретарь Клюев

Следующим утром фон Шпинне легко, по-юношески перескакивая через три ступеньки, взбежал по крутой каменной лестнице губернского правления. Подмигнул козырнувшему ему жандарму и вошел в высокую, услужливо распахнутую швейцаром дверь. Отдал лакею канотье, осмотрел себя в большом зеркале. Остался доволен.

В приемной губернатора тихо. Едва слышно попискивает перо в руках секретаря. Он что-то пишет, время от времени ширяя ручкой в майоликовую чернильницу. Глаза секретаря серьезны. Изрезанный морщинами усердия лоб покрыт мелкими каплями пота, его приходится часто вытирать.

– Господин Клюев, – тихим просительным голосом обращается к нему Фома Фомич.

– Его превосходительство занят, – не поднимая глаз на вошедшего, говорит, отдуваясь, секретарь и добавляет: – Приходите на следующей неделе!

– А я не к его превосходительству, я к вам! – тянет измененным, почти что женским голосом начальник сыскной.

– Ко мне? – удивляется Клюев и быстро поднимает голову. – Ах, это вы, господин полковник, прошу прощения, заработался! – Он делает доверительное лицо и шепотом сообщает фон Шпинне, что его превосходительство с утра не в духе. – Хлопнул дверью и заперся изнутри на два оборота, представляете!

У секретаря не очень приятное лицо, полное, румяное. Сам уж за тридцать лет шагнул, а еще не бреется, только и радости – пушок под носом да на подбородке с десяток гнутых волосин. Так и мучается губернаторский секретарь. За глаза его все называют бабой. Он знает об этом и злится, на всех злится. Обещает, в особенности когда бывает нетрезв: вот выйдет срок, состроит своим обидчикам козью морду. Что это за срок такой и в чем будет состоять эта козья морда, все теряются в догадках.

– На два оборота. А что, в этом есть какой-то смысл? – поинтересовался фон Шпинне.

– Конечно! – выдохнул секретарь и поделился с начальником сыскной прелюбопытнейшими наблюдениями. Как оказалось, опять же если верить словам Клюева, губернатор, будучи в приподнятом настроении, дверь в кабинет не закрывает вообще, оставляет ее распахнутой. – Ежели настроение у него туда-сюда, – секретарь выставил вперед пальцы правой руки и пошевелил ими в воздухе, – то дверь прикрывает, но запирать ни-ни. А вот если зол как черт, то на два оборота. Сегодня как раз два оборота! Но вас-то он примет, я сейчас постучу ему… – Клюев попытался встать, но фон Шпинне остановил его:

– Не торопитесь, господин Клюев, у меня к вам имеется несколько вопросов, если позволите…

– Да-да, я вас слушаю.

– Вам что-нибудь говорит имя – Марфа Миновна Лесавкина?

Клюев не ответил, он стал рыться в голове и пытаться вспомнить. Нет, не Марфу Миновну Лесавкину, а то, где мог проштрафиться. Вроде бы и негде. А вдруг? Времена-то нынче какие, еще вчера тут можно было ходить, а нынче всё, шабаш!

– Господин Клюев… – донеслось откуда-то издалека.

– Да, да!

– Вы слышите меня? Я спрашиваю, известна ли вам госпожа Лесавкина Марфа Миновна?

– Ну как же, как же, известна. Это вдова сахарозаводчика Лесавкина, богатющая, шельма, – сказал он и покраснел. Ведь не любил слов таких, не любил, даже побаивался. А все равно произносил, тайно надеясь, что прибавят они ему мужественности, той самой, которой природа недодала.

– Она была у вас здесь?

– Когда?

– Да когда-нибудь, не имеет значения когда. Ответьте, была или не была?

– Была!

– Она обращалась к вам с какой-нибудь просьбой?

– Обращалась.

– Замечательно, и что это была за просьба?