Происшествие в городе Т - Лев Брусилов

в сердце, и все, милости просим в царство теней.

Начальник сыскной порывисто обернулся к чиновнику особых поручений. Начинался давно сыгравшийся спектакль, два актера и один зритель, в данном случае зрительница.

– Так ты считаешь, – Фома Фомич запнулся и сделал это очень убедительно, – ты считаешь, что это она жильца, своего порешила?

– А больше некому! Посмотрите, какие у нее руки, такими руками только спящих душить да младенцев резать!

– Значит, она Агафонова во сне?

– Похоже на то, что во сне. Но перед тем как убить, напоила…

– Зелья какого-нибудь в водку добавила!

– Да, а потом своими жуткими руками и убила!

Фома Фомич медленно перевел взгляд на женщину и зловеще проговорил:

– А ведь ты прав, Меркурий Фролыч, а я-то… Мне бы сразу на это посмотреть, и где только глаза мои были?

– Неправда! – закричала, пряча руки за спину, хозяйка. – Мне Агафонова всегда жалко было, всегда! Он хоча и не платил за квартиру, но сам по себе безвредный был. А че, думаю, пусть живет! – У Ниговеловой затряслись губы, рот изогнулся деревенским коромыслом, ах-ах-ах, тихо заплакала она.

– Безвредный, а вот убили… за что? – задумчиво сказал фон Шпинне.

– За что, за что… – ныла Ниговелова. – Кто теперь узнает? Может быть, связался с тем, с кем связываться не следывает!

– Вы кого-нибудь видели?

– Видела, я же не слепая!

– Кто приходил к Агафонову, когда он был еще жив? Может быть, женщина какая, на лице вуаль, с букетом цветов. Я вчера заметил у вас на шляпке совершенно очаровательный цветок, откуда он?

– В коридоре подобрала, видать, обронил кто-то из жильцов! А женщин никаких не видала! – вытирая распухший нос подолом, ответила Ниговелова.

– Так вы нам позволите еще раз осмотреть квартиру Агафонова?

– Осматривайте, вам рази запретишь…

– А где нам взять ключи?

– Да там не заперто, я жильца пустила, но он… – Хозяйка не договорила, рот ее снова свела судорога зевоты.

Глава 30

Второй осмотр комнаты Агафонова

Еще курится едва заметный сизый дымок над догорающими после лесного пожара головешками, а на обугленных пригорках, вопреки всему, пробивается зеленая травка. Жизнь торжествует везде! Фон Шпинне и Кочкин смогли в этом убедиться воочию в комнате Агафонова. Здесь все осталось так же, как и вчера. Та же кровать, то же грязное и мятое постельное белье. Но на кровати лежит, уткнувшись обрюзглым угреватым лицом в подушку, уже другой человек.

Новый жилец, судя по дурному чесночно-водочному запаху, был пьян. Сыщиков он никак не заинтересовал. Едва удостоив его коротким брезгливым взглядом, они прямо с порога приступили к более тщательному, чем вчера, осмотру комнаты.

Первая удача ждала в самом начале. Обладающий поистине сверхъестественным чутьем фон Шпинне, не раздумывая, точно знал, подошел к печи и, сдвинув конфорку, вынул из ее холодной топки полуобгоревший бумажный цветок, точь-в-точь такой же, как и на шляпке Ниговеловой.

– А вот и свидетельство того, что женщина в черном была у Агафонова в гостях, – сказал Фома Фомич, держа улику двумя пальцами за проволочный стебель. – Но что это? – Взгляд его остановился на печной задвижке. Он взял единственный в комнате табурет, поднес к трубе, взобрался и осмотрел заслонку. Затем спрыгнул и, предварительно засучив рукава, принялся выгребать кривой кочергой золу из поддувала. Вскоре на полу возле печки выросла небольшая куча пепла, из которой торчало с десяток проволочных каркасов от сгоревших цветов.

– Значит, она здесь сожгла букет? – спросил наблюдавший за действиями Фомы Фомича Кочкин.

– Сожгла, это точно, – кивнул фон Шпинне, – но не в этой печи.

Начальник сыскной подобрал с пола обрывок старой газеты, скомкал и сунул в топку. Вынул из кармана спички и поджег бумагу. Она загорелась, но дым в трубу не пошел, а стал змеящимися струйками просачиваться сквозь конфорки, выходить из поддувала и в щели топочной дверцы.

– Тяги нет, – заметил Кочкин.

– То-то и оно. А все потому, что печная заслонка закрыта и ее уже давно никто не открывал, судя по слою пыли. А цветочек-то, взгляни, совсем недавно обгорел, да и пепел свежий! – Начальник сыскной ковырнул носком штиблета кучу золы.

– И что же это получается?

– В печи никто бумажные цветы не жег.

– Но зола…

– Секунду терпения, Меркуша, я еще не закончил свою мысль. Цветы в печи никто не жег, это сделали в другом месте. Сюда же принесли золу, обгоревшие проволочные каркасы и вот этот цветок. Чтобы не было никаких сомнений, какой букет сгорел в печи Агафонова.

– А с заслонкой, выходит, просчитались?

– Может, просчитались, а может, – Фома Фомич задумался, – может, не знали о существовании печных заслонок.

– Разве кто-то может не знать о печных заслонках? – удивился Кочкин.

– Уверяю тебя, Меркуша, в жизни порой и не такое происходит! Извозчик показал – позавчера приблизительно в два часа пополудни сюда, на Торфяную улицу, он привез женщину в черном платье и с большим букетом белых бумажных цветов… Итак, предположим, эта женщина приехала к Агафонову. Да, очень интересный момент: если мы исходим из утверждения, что она приехала к Агафонову, то должны предположить – она и раньше его посещала…

– Почему вы так решили?

– Все очень просто. Во-первых, она точно указала извозчику, куда ее везти и где именно высадить. А во-вторых, мы опросили почти всех жильцов, и никто ничего не сказал о женщине в черном, с белым букетом. Одно из двух: или женщины не было вовсе, но извозчик утверждает, что она была, и у нас пока нет причин ему не верить. Либо незнакомка осталась незамеченной потому, что ни у кого не расспрашивала, где комната Агафонова. Почему? Знала, где он живет. Значит, была здесь раньше! Но это всего лишь предположение. Итак, я продолжаю свою мысль. Она поднялась по лестнице, вошла в комнату Агафонова, убила его, а бумажный букет сожгла в печи…

– Нет, нет, Фома Фомич, вы ведь только что сказали, в печи последнее время никто ничего не сжигал. Как же незнакомка могла в ней сжечь бумажный букет?

– Не могла, но как старалась, чтобы мы поверили. Свежий пепел, недогоревший цветок, проволочные каркасы – неплохая инсценировка. Над признать, женщина в черном не дура! Не совсем понятно, с какой целью все это было устроено? Но вопрос сейчас в другом: как могла такая неглупая женщина забыть о печной заслонке? Ведь это так естественно: открыл заслонку, затопил печь! Естественно… для человека, занимающегося топкой, или для того, кто вынужден сам топить.

– Вы хотите сказать, что женщина в черном не знала, как топить печь? – спросил Кочкин.

– Ну, не совсем так. Как топят печи, она, конечно, знала, но боюсь, что никогда этого не делала.

– Белая косточка! – вырвалось у Кочкина.

– Что это означает, «белая косточка»? – спросил фон Шпинне.

– Ну, я имел в виду, из дворян!

– Что же это ты меня не называешь белой косточкой, я ведь тоже из дворян? – нахмурился Фома Фомич. Кочкин замялся. – Ну да ладно! – махнул рукой начальник сыскной. – В конце концов, в этом нет ничего обидного. Хотя звучит довольно контрастно: женщина в черном – белая косточка. Боюсь, ты прав, она из дворян. Однако есть еще одна странность. Кучер показал, что в дом незнакомка вошла, держа в руках букет. Так? В этой печи мы нашли пепел предположительно от этого букета. Если она не могла сжечь его здесь, то возникает законный вопрос: где она его сожгла? В какой печи и почему там у нее не возникло никаких проблем с печной заслонкой?

– Может быть, у нее в этом доме есть сообщник? – предположил Кочкин.

Фон Шпинне не успел ничего сказать, потому что новый жилец, до того мирно спавший, вдруг заворочался, но вскоре развернулся на другой бок и снова затих.

Сыщики продолжили осмотр комнаты. Были обшарены все углы, развернуты все попавшиеся в руки свертки, вывернуты все карманы оставшейся от Агафонова скудной одежонки. Отодвинута от стен вся имеющаяся в комнате мебель, даже кровать с новым жильцом. Но кроме сора, грязи, пыли, дохлых тараканов и целого вороха засохших художественных кистей ничего не нашли.

– А что мы, собственно, ищем? – спросил Кочкин, перетряхивая вынутые из закуты вонючие полуистлевшие портянки. Перепачканный пылью фон Шпинне ничего не ответил, но взгляд, которым он одарил своего чиновника особых поручений, был выразительнее любых