Искушение - Леонид Левин

Все боевые цели оказались поражены. Ракетчики сработали отлично, собрали свое хозяйство и убрались обратно в Союз. Но основная, политическая, цель всё равно осталась недостигнутой, такой же далекой как и раньше. Вместо уничтоженных ракетами духов пришли новые боевики. Медлительные, но неукротимые в своем движении верблюжьи караваны протащили сквозь заставы и блокпосты дополнительные партии оружия, Стингеры, боеприпасы. Все пошло, покатилось словно прежде.

Всему приходит конец. Война закончилась. Войска перешли мост через реку переполненные горечью поражения, пьяные от радости избавления от страха и радужных надежд, связанных с возвращением домой.

Дома нас встречали по-разному. Одни — как героев, другие — как убийц, поработителей, справедливо изгнанных из маленькой гордой страны ее свободолюбивым народом.

Мы пили водку с первыми, били морды вторым, сдирая очки с их подслеповатых глазенок, волоча по заплеванным полам пивных за скрученные селедками засаленные галстуки. Это давало временное облегчение, выход бессильного гнева за поражение, за унижение, за непонимание всего происходящего.

По ночам, если удавалось заснуть, гремели в ушах взрывы боя, валился вертолет в ущелье, все тянули, вытаскивали из оврага изрезанного на ремни Гошу. Никогда на войне не посещал раньше этот сон. Только теперь, после окончания боевых действий, когда все уже оказалось позади и оставалось только крепко зажмуриться, забыть, отряхнуть отныне и навеки прошлое.

Наш отряд не расформировали, как предполагалось ранее сразу после вывода из Афганистана. В стране начинались непонятные, ранее абсолютно исключенные, невозможные, совершеннно не предсказуемые события и опыт афганцев вполне еще мог оказаться востребован. Заполыхала резней Средняя Азия — там убивали выселенных Сталиным с Кавказа турков-масхетинцев. Армия защищала растерянных, ограбленных людей от вчерашних соседей не силой оружия, не авторитетом власти, но уговорами. Огораживала жалким кольцом машин, боялась применить оружие, не наказывала безжалостно убийц, не карала воров и поджигателей. Не получая достойного отпора, наглея, бандиты распоясывались все сильнее и сильнее, чувствовали свою силу, входили во вкус кровавых игрищ. И всюду где лилась кровь вились листовки с призывами к Аллаху, к священной войне против неверных.

Вместо того, чтобы раз и навсегда проучить негодяев, проповедник нового мышления, демагогически изливал потоки словесной шелухи, улещивал, ублажал, умиротворял, иногда грозил нестрашно слабеньким мягоньким кулачонком. Армия ничего не понимала. Офицерство корежило, ломало от несоответствия жизненой действительности прежним понятиям чести и присяги.

Грянул Сумгаит. Толпы азербайджанской сявоты, прикрываясь святым именем Аллаха резали армян, не жалея детей, женщин, стариков. Другие азербайджанцы, с именем Всевышнего на устах спасали несчастных. Но таких кто спасал оказывалось несравненно меньше чем участников резни. И много, много меньше плотно закрывших окна и двери, безучастных и безразличных.

Армейцы ждали решающего приказа властей, но вместо него вновь полилась вода пустой болтовни и бессильных словно, вставные челюсти перед костью, угроз.

— Их надо вешать как бешенных псов. Вешать под барабанную дробь на стадионах. Всех, кто убивал. Не стрелять, а за шею давить! — Кричал бешенно вращая белками матово бледный капитан Вартан, потерявший в Сумгаите сестру. — Почему я здесь? Пустите меня, я их гадов буду руками рвать.

На другом конце плаца молчаливо сбились в кучу, сжав мозолистыми руками лопаты и ломы солдатики-азеры из строительного батальона, возводившего военный городок. Между двумя полюсами нелепо метался взъерошенный, машущий руками замполит. Все отворачивались от него, не обращали внимания, а он все бегал и бегал, призывал, уговаривал, чем-то очень напоминая Михаила Сергеивича.

Через день обезлюдели казармы строителей, то ли их убрали от греха подальше, то ли сами удрали разбираться в родные горы. Вартана как могли утешили, заставили оставить мысль о поездке в Сумгаит. Помочь он все равно бы не смог, а вот влипнуть в историю или погибнуть по глупости, это наверняка.

Все перемешивалось в наших воспаленных мозгах. Ранее единый, спаянный присягой и честью офицерский корпус начал распадаться, раздираемый на куски по национальностям, местам рождения, религиям предков.

Неожиданно отряд подняли по тревоге и перебросили на Кавказ. На этот раз полыхнуло, вырвалось на волю пламя в Нагорном Карабахе. Тревога, боевое действо казалось вернули на место, укрепили шестеренки армейского механизма. Внешне все пошло по уставу, как раньше в Афгане. Но снова полились уговоры, беседы, увещевания. Армяне доказывали свое и слушая их пламенную, гортанную речь, доводы основанные на исторических фактах, подкрепленные авторитетом академиков, ученых, хотелось признать их правоту, принять их сторону. Армян сменяли не такие образованные, но такие же смуглые, по-южному эксцентричные, азербайджанцы-виноградари с близлежащих гор и долин, приводили свои доводы, вроде бы основательные, крестьянские…

Я честно пытался разобраться в проиходящем. Голова пухла от фактов, версий, доводов, контрдоводов, аргументов обоих сторон. Казалось, что невидимая, злая воля подпитывала всех участников раздора, отнимала разум, подталкивала к оружию, жаждала крови.

На первый взгляд ситуация казалась предельно простой и ясной. Ну хотят армяне учить свой язык в школах — пусть учат, любят смотреть Ереванское телевидение — построй им ретранслятор нехай смотрят до одури, нужно им больше рейсов на Ереван, пришли самолет — пусть летает. Завали магазины товарами, чтобы люди бегали, покупали, тратили деньги, получали радость вместо пустой болтовни на бесконечных митингах. Вот и дело с концом. Не согласен с этим Баку, пошли его на фиг, смени ЦК и всего делов.

Но наш новый вождь, собирал совещания, убалтывал, уговаривал, требовал никому непонятный, но очень полюбившийся лично ему консенцус, коверкал фамилию уважаемого академика-армянина, грозил в пространство чистеньким пухленьким пальчиком, грозно поблескивал стеклышками очков. Но дела не делал. Не мог? Не хотел? Очень старался выглядеть респектабельным, современным, твердил о неком новом мышлении.

Офицеры, по простоте души, не понимали, что такое новое мышление. Мышление на государственном уровне или есть, или его напрочь нет. В своих разговорах мы все чаще приходили к выводу о пустопорожности говоруна. Мишка не видел или не желал видеть происходящее, а может просто тихо радовался тому, что страна шла в раздрай?

Раньше, даже в Афганистане, время текло размеренно, как ему и положено, теперь разодранное в клочья неслось словно взбесившаяся тройка с обезумевшим от страха кучером, потным, бессильным предпринять что-либо стоящее для спасения седоков, экипажа, лошадей и замысляющего только одно — соскочить, скатиться кубарем, спасти свою шкуру, а там будь, что будет. В старину находился герой или героиня, останавливающая взмыленных коней на краю пропасти. Сегодня с героями стала напряженка… сказался переизбыток Героев, Маршалов, генералов…

Приказы командования отражали разброд и неуверенность в военных структурах. Нас кидали то в одно селение вывозить людей, то в другое — десантировать мвдешников, то в третье — забирать дюжих десантников и сменять их зелеными пацанами-курсантами военно-инженерного училища, тонкошеими, растерянными мальчишками-первокурсниками, совершенно не подготовленными к наведению порядка в диких горных аулах. Смех и грех, ребятами командовали преподаватели — люди знающие, культурные, интеллигентные, сплошь доценты, кандидаты, встречались даже доктора наук… абсолютно не способные руководить военными операциями. Да еще такими непростыми. Забывшие уже когда в последний раз командовали, если командовали вообще, взводами, ротами, батальонами.