Брачные союзы Дома Романовых - Александр Манько

— Ваш нижайший раб.

Сказав это, Остерман начал читать завещание, и когда дошел до той статьи, по которой герцог Курляндский назначался регентом до совершеннолетия будущего императора, Анна Иоанновна спросила герцога: «Надобно ли тебе это?»

Герцог упал на колени у постели и, целуя ноги императрицы, высказал ей то ужасное положение, в какое он будет поставлен, если Всевышний, сверх ожидания, к прискорбию верноподданных, воззовет к себе его благодетельницу прежде его самого. Он напоминал ей о своей безграничной преданности, о многих годах, проведенных с ней безотлучно, о сильных и неумолимых врагах, которых он нажил себе, слепо повинуясь ее воле, об участи своего семейства, которое останется без всякой помощи, на произвол судьбы.

Остерман поддерживал слова герцога, пуская в ход свое красноречие.

— Подай мне перо, Эрнест, — сказала наконец императрица Бирону.

Герцог живо исполнил это приказание и стал поддерживать императрицу, которая, приподнявшись на постели, подписала дрожащей рукой бумагу, положенную перед ней Остерманом на маленьком столе, стоявшем возле нее.

— Мне жаль тебя, герцог, — сказала императрица, бросив перо и отстраняя от себя рукой подписанную бумагу [33].

Слова эти сделались историческими, и после превратностей, постигших Бирона, прозорливые историки стали видеть в них пророчество о печальной судьбе герцога. Но кто знает, не были ли эти слова простым выражением скорби, навеянной на Анну Иоанновну при мысли о вечной разлуке с таким близким человеком, каким был для нее ее любимец?

— Ты кончил все, Андрей Иваныч? — спросила государыня Остермана.

— Кончил, ваше величество, но я надеюсь вскоре снова явиться к вам для получения высочайших ваших повелений по некоторым делам, — сказал граф.

Анна Иоанновна отрицательно покачала головой.

Герцог вышел в другую комнату, и через несколько минут вошли в спальню гренадеры, чтобы вынести на креслах Остермана.

— Прощай, Андрей Иваныч! — сказала ласково императрица, протягивая руку Остерману, который с трудом нагнулся в креслах, чтобы поцеловать ее.

Когда Остерман был вынесен в приемную, то находившиеся там адмирал граф Головин и князь Куракин сказали ему: «Мы желали бы знать, кто наследует императрице».

— Молодой принц Иван Антонович, — отвечал кабинет-министр, не сказав ни слова ни о завещании, ни о назначении регентом герцога Курляндского.

Ответ Остермана распространился тотчас между вельможами, бывшими в это время во дворце, а потом перешел и в городскую молву.

Значит, царством будет править принцесса Анна Леопольдовна, — говорили в народе.

Да кому же другому, как не ей, — замечали на это, — ведь она ближе всех императрице, да притом и родная внучка царя Иоанна Алексеевича.

Затем начались толки о принцессе, и большинство голосов склонялись в пользу нее, как женщины доброй и рассудительной.

Подпись завещания, трогательные речи герцога сильно утомили Анну Иоанновну. Силы ее стали быстро иссякать, и она, сознавая приближение смерти, выразила желание проститься с близкими ей людьми.

Осторожно стали входить в опочивальню царицы из приемной бывшие там сановники. Становясь на одно колено у постели умирающей государыни, они целовали ее руку. Между прочими подошел к ней и старик Миних.

— Прощай, фельдмаршал, — сказала ему императрица, и эти прощальные слова были последними ее словами.

Императрица впала в тяжелое забытье. Наступила борьба угасавшей жизни с одолевающей ее смертью. Государыня с трудом дышала, казалось, хотела узнать окружающих ее. Теперь возле нее оставались герцог, герцогиня, принцесса Анна Леопольдовна с мужем, духовник и доктор Фишер. Дыхание умирающей постепенно делалось реже, отрывистее и тише; она с трудом поднимала отяжелевшие веки над помутившимися глазами и металась головой на подушке. Наступила минута спокойствия, государыня лежала неподвижно. Затем послышался глубокий вздох, за ним сперва глухое и потом все более и более усиливающееся хрипение, и умирающая вытянулась во весь рост, закинув на подушке голову.

В безмолвии, среди мертвой тишины смотрели все присутствовавшие на отходящую в вечность грозную самодержицу.

Первым к ней подошел Фишер; он осторожно рукой коснулся пульса императрицы, потом положил руку на сердце, внимательно прислушиваясь к ее дыханию.

— Все кончено, — сказал он, обратившись к герцогу.

Герцогиня взвизгнула и опустилась без чувств в кресла, Бирон упал на колени и, приникнув головой к постели, зарыдал, как ребенок. Принц Антон быстро заморгал глазами и, совершенно растерянный, не знал, что делать. Анна Леопольдовна сделалась еще бледнее, судорожное движение пробежало по ее губам, и она устремила свои глаза в лицо скончавшейся императрицы, на котором проявлялось теперь торжественное спокойствие, набрасываемое обыкновенно смертью в первые минуты своей победы над отлетевшей жизнью…

Тяжелая каменная болезнь прекратила царствование Анны Иоанновны на сорок седьмом году жизни.

Лишь только Анна Иоанновна скончалась, отворились двери ее опочивальни. Обер-гофмаршал граф Левенвольд со слезами известил присутствующих о смерти императрицы и пригласил их к телу усопшей.

Анна Леопольдовна родилась 7 декабря 1718 года в Ростоке и по обычаю протестантской церкви была названа Елизаветой-Екатериной-Христиной. Ее мать, старшая дочь брата Петра I — царя Иоанна V, Екатерина Иоанновна, по инициативе царя-дяди в 1716 году была выдана замуж за герцога Мекленбург-Шверинского Карла-Леопольда.

Семейная жизнь у родителей будущей правительницы России не сложилась. Как уже упоминалось выше, молодая Елизавета недолго находилась при отце: мать ее не в силах была выносить деспотизм и грубость мужа, герцога Карла-Леопольда, из-за чего рассталась с ним и в 1722 году вместе с дочерью возвратилась в Россию к своей матери, в подмосковное село Измайлово. В России, в 1733 году, Елизавета приняла православие и была наречена Анной (Анной Леопольдовной).

Об отце Анны, герцоге Мекленбург-Шверинском, говорили не иначе как о «человеке крайне взбалмошном, грубом, сварливом и беспокойном, бывшем в тягость и жене своей, и подданным».

Да и о ее матери отзывались не совсем лестно: что «в ней очень мало скромности», что «она ничем не затрудняется и болтает все, что ей приходит в голову», что она «чрезвычайно толста и любит мужчин».