Время вновь зажигать звезды - Виржини Гримальди

Размышляя над ее словами, я немного помолчала. Подобного вопроса я себе никогда не задавала. Нашла ли я в самом деле то, за чем отправилась в путь?

– Я работаю над этим, бабушка, работаю.

Мама спросила, действительно ли я так думала. Я, конечно, ответила «нет», чтобы она не чувствовала себя виноватой, но если честно, то я действительно считаю, что она предпочитает мне мою сестру. Мама, разумеется, это тщательно скрывает, при всем желании не найдешь никаких признаков. Однако в душе я в этом уверена, поскольку иначе и быть не может. Лили куда более приятная и милая, чем я. У нее хороший характер, всегда ровное настроение, она забавная, короче, у нее есть все, чего нет у меня. Лили – ребенок, о котором должна мечтать каждая мать.

Ну, представьте только: у вас есть две пары туфель. Одни – удобные, красивые и модные, а другие – неудобные, уродливые и старомодные. Какие туфли вы предпочтете?

– Ты ведь знаешь, что я никого из вас не выделяю? – настаивала мама.

– Знаю, мама, знаю.

Пройдя мимо Лили, я сказала «прости», но она притворилась, что не услышала.

Я тоже не могу ее не любить. Не знаю, может, это потому, что она моя сестра, и ты так запрограммирован, чтобы любить людей одной с тобой крови, хотя вокруг меня полно примеров обратного, так что, скорее всего, я люблю ее просто за то, что это – она.

Мы только что прибыли в Лёдинген, на острове Хиннё[60], после долгого путешествия по узким извилистым дорогам, граничащим с горами и водопадами. То, что говорили, оказалось верным: в Скандинавии дороги едва ли не лучше самих пунктов назначения. Ветер разогнал облака, перед нами расстилался трехцветный пейзаж: голубое, зеленое, белое. Мама, уставшая от долгого вождения, решила передохнуть, перед тем как отправиться обозревать окрестности, Лили что-то писала в своей красной тетрадке, а я вышла немного размяться. Жюльен и Ной ушли полюбоваться на корабли, а Франсуаза с Франсуа и Марина с Грегом еще не приехали. Диего сидел на складном стуле и грелся на солнышке.

– Эдгар решил вздремнуть, – сказал он, предлагая мне свое сиденье.

Я отказалась и уселась прямо на земле в «позе портного».

Странно, насколько мы иногда ощущаем свою близость к людям, с которыми обменялись всего несколькими словами. Так произошло у меня с Диего. Что-то есть в его взгляде, какая-то нежная грусть, навевающая мысли о любви. Набив свою трубку, он раскурил ее и, несколько раз затянувшись, выпустил белые клубы дыма.

– Я получаю анонимные послания – стихи, – сказала я, чтобы завязать разговор.

Старик молча наблюдал за мной, веки его дрожали.

– Целых три, кто-то написал их и просунул в ручку трейлера, но я не знаю, кто бы это мог быть. Сначала я подумала, что это просто шутка, но теперь уже не уверена.

– О чем говорится в стихах?

– Стихи короткие и немного наивные, какой-то человек признается мне в любви. Он должен быть одним из нас. Что вы обо всем этом думаете?

Он нахмурил брови, и морщины его обозначились еще резче.

– Кое-что думаю, но оставлю свои мысли при себе. Сам-то я никогда не обладал восторженной душой. Но я не считаю, что речь идет о шутке. Этот «кто-то» набрался смелости и пытается осуществить свою мечту.

Я кивнула, а он продолжил:

– А у тебя есть мечта, детка?

– Что вы имеете в виду?

– У тебя есть мечты в жизни?

– Даже несколько, – ответила я, не задумываясь.

– И какие же?

– Я хотела бы найти свою вторую половинку, иметь детей и быть счастливой с ними.

Он улыбнулся, сделал длинную затяжку и выдохнул дым. В его сладковатом запахе было что-то успокаивающее.

– А собственной мечты у тебя нет? Только для себя?

И тут ответ вырвался сам собой, мне даже не пришлось задумываться.

– Мне хотелось бы жить в Австралии.

– Значит, нужно туда поехать.

– Не могу. Маме я нужна здесь, я должна зарабатывать, чтобы ей помочь. Если однажды дела у нее пойдут лучше, тогда посмотрим.

Он вздохнул.

– Я плохо знаю твою маму, детка, но я знал достаточно матерей, чтобы хорошо усвоить одну истину: мать не может быть счастливой, если кто-то из ее детей несчастен.

Он вперил взор в пустоту, загадочно улыбаясь.

– Знаешь, с Мадлен мы хотели иметь троих детей, у нас родился только один, и это уже было хорошо. Мы очень его любили, наш мир вращался вокруг него одного. Ровно двадцать лет мы были родителями, и только родителями. И это вовсе не делало нас несчастными, напротив, этот ребенок сторицей возвращал нам любовь, которую мы ему отдавали, он был веселым, нежным, смешливым, добрым… А когда ему исполнилось двадцать лет, он объявил, что уезжает жить в Канаду, и наш мир рухнул. Мадлен впала в депрессию, а я стал искать способ соединиться с ним там: нам нужны были, конечно, работа, квартира, но в целом все это было не так уж сложно сделать. Но психолог, у которого консультировалась Мадлен, заставил нас изменить мнение на этот счет. Наши дети не принадлежат нам, мы всего лишь садоводы, помогающие растениям набрать силу. Зато если оперившийся птенец взлетит самостоятельно – вот вам и награда. Конечно, это не произошло в одночасье, сначала нам было очень трудно не видеть его каждый день, и поэтому пришлось ставить перед собой новые цели, найти себе другие занятия, но какое же счастье было знать, что он стал полноценным, зрелым человеком.

Он снова замолчал и погрузился в свои мысли.

– Ваш сын все еще живет в Канаде? – спросила я.

– Да. Он хотел бы, чтобы я жил у него, но я против.

– Почему?

Он поправил солнцезащитные очки, надетые поверх обычных.

– Потому, что детей заводят не для того, чтобы потом стать их детьми.

В одном из бутиков Свольвера[61] я купила пять маленьких троллей. Это традиционные норвежские сувениры, которые продаются везде. Одного я поставлю в гостиной возле телевизора, два других предназначались для моего отца и Жанетты, а еще два для девочек. Забавная фигурка с всклокоченными волосами – Лили, а тролль-воин – Хлое. Чисто интуитивно сначала я выбрала для дочерей одинаковые игрушки, чтобы они не усмотрели в малейшем различии намек на предпочтение кого-либо из них, но потом передумала.

Именно равенству во всем я всегда уделяла много внимания. Следила за тем, чтобы подарки ко дню рождения каждой приблизительно одинаково стоили, старалась проводить с одной столько же времени, сколько с другой. Рассчитывала время внимания, уделяемого каждой, не меньше, чем рассчитывает по минутам свое выступление кандидат на президентских выборах. Я сама так настрадалась от чувства покинутости, что делала все, чтобы дочери его никогда не ощущали. Но все мои усилия оказались тщетными. Где-то я прочла, что старшие дети всегда испытывают чувство соперничества по отношению к младшим, и это неизбежно, что бы мы ни делали. Но я не снимала с себя при этом ответственности: возможно, стараясь обеспечить полное равноправие, я не сумела учесть индивидуальность каждой.