Коррида на раздевание - Дарья Донцова

Я ткнула пальцем, куда велено. Игрушка замолчала.

– Похоже, получилось, – констатировал компьютерщик, – тишина в нашем саду, лишь пахнет сирень… Привинти голову. И скажи мальчику, то бишь мне, «спасибо».

Я начала изо всех сил благодарить Филиппа и осеклась.

– Что сейчас не так? – вздохнул собеседник.

– Глаза, – протянула я, – они были голубыми, а теперь ярко-зеленые и вроде как светятся.

– Если нажмешь на желтую кнопку, все вернется на круги своя, – объяснил Фил, – очи станут прежними. Решай, что тебя более устраивает: орущая игрушка с голубыми глазюками или молчащая с зелеными, и действуй. Усе. До завтра.

Утром, выходя из машины, я запачкала пальцы о грязную дверцу и перед тем, как войти в переговорную, заглянула в туалет, повесила на один крючок большой пакет, на второй свою сумку и начала мыть руки.

Дверь приоткрылась, всунулась голова Костина.

– Эй, ты скоро?

– Между прочим, здесь дамская комната, – ехидно заметила я.

– Я заглянул в предбанник, – вмиг заспорил Вовка, – не в кабинку полез. Народ собрался. Давай быстрее. Ну же!

Я взяла бумажное полотенце.

– Поторопись, – зудел Костин, – не спи на ходу.

Пришлось хватать сумку и мчаться в переговорную.

Там и правда было много народа. Вокруг овального стола устроилась чета Кирпичниковых, Петр, Венедикт Платонович, Семипалатин с женой Ларисой, Надежда Васильевна Чернова, Маргарита Розанова и сухощавый мужчина, наверное, Штильман. Я ни разу не встречалась с ученым.

– Все на месте, – сказал Макс, который прямо из аэропорта примчался в офис. – Лазарь Миронович, вы один?

– Да, – коротко ответил мужчина. – На данном этапе не имею спутницы жизни, чему бескрайне рад. Истерик мне и на службе хватает.

– Ты по-прежнему работаешь в консультации? – осведомилась Лариса.

– Я ученый! А не неудачник, как твой муж, – вмиг полез в бутылку Лазарь, – владею медцентром.

– Занимаешься вирусом беременности? – уточнил Кирпичников. – Ну-ну!

Лицо Штильмана пошло багровыми пятнами.

– Мальчики, не надо ссориться, – улыбнулась Лариса. – Мы здесь не для этого собрались.

– Лара права, – заметила Алевтина Михайловна, – мы много лет не встречались, но…

– И еще бы столько лет вас не видеть, – фыркнул Штильман, – твой муж напакостил мне по полной! Зависть! Черная! Бескрайняя.

Сергей Леонидович рассмеялся.

– Лазарь! Очнись! Чему завидовать? Я доктор наук, профессор, владелец успешной клиники. В моем служебном портфеле уважение коллег, больных, безупречная репутация. С финансовой стороны проблем нет. Прекрасная семья. Трое детей.

– Было, – тихо произнесла Алевтина, – сейчас детей двое. И неизвестно, выживет ли Тоня. Внук у нас прекрасный, Алешенька. Станет продолжателем династии. Петя врач.

– А у тебя что? – продолжал Сергей. – Живешь все в том же сарае, он разваливается. Медцентр твой – две комнаты. Тебя, Лазарь, только жалеть надо. Тебя переполняет злоба, которую все неудачники к успешным людям испытывают.

– Ха-ха-ха, – произнес Лазарь, – я всегда полон новых идей. А ты из зависти к научному открытию друга решил ему помешать. Моя работа о вирусе беременности была осмеяна, потому что ты, Кирпичников, нашептал всем в уши: Штильман сумасшедший! Ведь так? Надежда Васильевна, подтверди!

– Давно дело было, я ничего не помню, – вывернулась Чернова.

– Академики не оценили твою «гениальность», потому что она тупость, – отрезал Кирпичников.

– Мерзавец! – взвился Штильман. – Потаскун! Всю жизнь по бабам таскаешься.

– Стоп, – скомандовал Макс, – господа, понятно, что личные и научные отношения у вас сложные. Но мы попросили вас приехать не для выяснения, кто кому сколько пакостей сделал. Есть такие беды в жизни человека, когда даже враги испытывают к нему сострадание. У Сергея Леонидовича внезапно погиб сын, дочь балансирует на грани жизни и смерти. Господин Кирпичников попросил нас найти убийцу Афанасия, давайте временно забудем о личной неприязни и поможем ему.

– Ой, да ладно, – буркнул Петя, – во-первых, Фаська ему не родной. Во-вторых, сомневаюсь, что отец по нему рыдает.

– Что ты несешь? – взвилась Алевтина.

– Мама, – поморщился сын, – иногда нужно снять розовые очки. Не все способны любить чужого отпрыска.

Костин посмотрел на присутствующих.

– Сначала к нам пришел Афанасий, который рассказал фантастическую историю про детдом, в котором он никогда не жил, про свой могучий бизнес, которого нет. Все Кирпичниковы, узнав о рассказе Афанасия, пришли в удивление, не понимали, по какой причине он столь странно повел себя, но потом, когда бедняга скончался, стало понятно, что их старший сын…

– Он ребенок мамы, – уточнил Петя, – не отца.

– Я его воспитал и очень любил, – возразил Сергей.

Петя ухмыльнулся, но промолчал.

– Господин Кирпичников высказал предположение, что Афанасия отравили. Но эксперт не смог определить яд, – вопреки ехидным замечаниям Петра продолжил говорить Костин, – Сергей Леонидович посоветовал нам обратиться к Венедикту Платоновичу, которого считает гением токсикологии.

Семипалатин прижал ладонь к груди.

– Спасибо. Даже от тебя это приятно слышать.

Я сделала вид, что удивлена.

– Почему вы столь дружно ненавидите Сергея Леонидовича?

Семипалатин взял жену за руку.

– Неверный глагол. Ненависти нет. И не было. Есть брезгливость, нежелание общаться с непорядочным человеком. Зла я ему никогда не желал. И даже благодарен за то, что Сергей сделал.

Венедикт замолчал.

– Ой, да ладно тебе из себя святого корчить, – вдруг подала голос Чернова. – Кто заявление в партком на Кирпичникова накатал?

Венедикт округлил глаза.

– Впервые об этом слышу.

– Мне-то хоть не ври, – рассмеялась Надежда, – сижу я в кабинете, как сейчас помню, двадцать седьмое декабря на дворе. Голова идет кругом! Продуктовых заказов к празднику на сорок штук меньше выделили. Директор велел составить список тех, кто талон не получит, строго предупредил: «Надя, чтобы народ желчью не плевался, найди тех, кто серьезно проштрафился: прогулы, опоздания, выговоры. Сходи к Николаю Петровичу в партком». Только я к Коле собралась, а он сам тут как тут, бумагу протягивает: «Ознакомься. Заява от Семипалатина». Я читаю и не знаю, как реагировать. Венедикт просит наказать Кирпичникова, который его супругу в свою койку уложил. Он тогда на Марине женат был, не на Ларе. Бабы такие доносы часто строчили, мы их с Колей уговаривали забрать заявление, объясняли: «Сейчас ты на волне гнева глупостей натворишь, а что в результате? Мужика на парткоме пропесочат, да он от этого юбки другим задирать не перестанет. Зато с тобой насмерть поругается, может, разведется. Очередь на квартиру в конец передвинут, премию не получишь. Каков результат твоей литературной деятельности? Дети без отца, сама жаль одинокая, в коммуналке до старости прокукуешь. Забудь пока обиду. Переедешь в новую трешку, там хоть убей кота плешивого. Но лучше послушай совет: не гони волну». Сколько раз я бабам ижицу читала! А вот мужики жаловаться по любовным вопросам не бегали. Да и кто захочет признаться, что жена от него налево вильнула? Один Веня такой нашелся. Я попыталась кляузника вразумить, а рычагов не было. Апартаменты у него есть, дачку построил, машину имеет. Коля упрашивать его стал, объяснил, что лично ему, парторгу, за моральное разложение в коллективе уши надерут, премии лишат. Долго спорили, договорились так: Кирпичников не поедет на конгресс в Венгрию, вместо него институт отправит Семипалатина. Венедикт заяву уничтожает, никому ничего не расскажет. Так и сделали. Жалобщик улетел в Будапешт, Сережа ко мне, кулаком по столу стучит: