Русские летописи и летописцы X - XIII вв. - Петр Толочко

Затем летописец поместил похвалу Боголюбскому, которая воздается за его любовь к Богу и Пречистой Матери, за строительство храмов в Боголюбове и Владимире и их необыкновенное убранство иконами, церковными сосудами, золотой ковкой и другими украшениями. Деяния князя кажутся автору «Повести» столь значительными, что он считает возможным сравнить их с Соломоновыми свершениями: «Уподобися царю Соломону, яко дом Господу Богу и церковь преславну святыя Богородица и удиви ю паче всихъ церквии, подобна тоѣ Святая Святыхъ юже бѣ Соломонъ царь премудрый создалъ».[301]

Описание пятиглавого Успенского собора во Владимире, как справедливо считает Б. А. Рыбаков, следует считать позднейшей вставкой, которая явно подражает основному тексту «Повести». Она могла быть сделана не раньше 1189 г., когда Всеволод Большое Гнездо перестроил храм и добавил ему еще четыре купола.[302]

Вслед за описанием строительной деятельности Андрея Юрьевича в Боголюбове (и Владимире) автор «Повести» говорит о создании им многих монастырей, о попечении монашествующих, заботах о больных и нищих. Он как второй мудрый Соломон был добродетельный: «Веляшеть по вся дни возити по городу брашно и питье различное болнымъ и нищимъ на потребу, и видя всякого нищего приходящего к собѣ просить, подавая имъ, прошенья ихъ».[303]

Эта часть «Повести» явно перекликается с летописной статьей 996 г., рассказывающей о благодеяниях Владимира Святославича после завершения строительства Десятинной церкви. Там тоже летописец ссылается на пример Соломона, который говорил: «Вдаяй нищему, Богу в заимъ даеть». Владимир Святославич, заботясь о бедных, приказывал своим слугам грузить хлеб, мясо, рыбу, овощи, мед, квас на телеги и развозить по городу: «Кде больнии и нищь, не могы ходити, тѣмъ раздаваху на потребу».[304] Такое впечатление, что автор «Повести» списывает портрет Боголюбского с портрета его знаменитого прапрадеда Владимира Святого.

В представлении автора «Повести» Андрей Боголюбский такой же страстотерпец, как святые братья Борис и Глеб. Он будто бы знал о готовящемся покушении («Князь же Андрѣи вражное оубийство слышавъ напередъ»), но ничего не предпринял, чтобы предотвратить его. Таким образом, отдал жизнь «не за друга, но за самого творца, создавьшаго всячьская от небытья въ бытье, душю свою положи тѣмъ в память убьенья твоего страстотерпьче княже Андрѣю».[305] Летописец обращается к нему с просьбой, как это делали его предшественники по отношению к святым Борису и Глебу, молиться за свой народ и землю Русскую. «Ты же, страстотерпче, молися ко всемогущему Богу о племени своемь, и о сродницѣхь, и о землѣ Руськои дати мирови миръ».[306]

Произнеся восторженную похвалу Андрею Боголюбскому и, по су. ществу, причислив его к сонму русских святых, автор «Повести» затем возвращается к прерванному рассказу о самом убийстве. Делает он это при помощи традиционного речевого оборота: «Мы же на преднее възвратимся». Эту фразу летописец произнесет еще раз после того, как последовательная ткань рассказа будет разорвана словами апостола Павла о повиновении всякой души властям и Иоанна Златоуста: «кто противится власти, противится закону Божью».[307]

В описании убийства Андрея Боголюбского есть место, которое как бы объединяет трагическую кончину владимиро-суздальского князя и святого Глеба. Обращаясь к убийцам, Боголюбский сказал: «О горе вамъ нечестивыи, что уподобистеся Горясѣру что вы оучинихъ, аще кровь мою прольясте на землѣ».[308] Вряд ли эта фраза провозглашена князем, скорее всего она имеет литературное происхождение и принадлежит самому автору «Повести», постоянно обращающемуся к южнорусским историческим параллелям.

К их числу относятся также слова оплакивавших своего князя горожан Владимира: «Уже ли Киеву поѣха господине в ту церковь, теми Золотыми вороты, их же дѣлать послалъ бяше той церкви на Велицем дворѣ на Ярославлѣ, а река: хочю создати церковь таку же, ака же ворота си золота, да будеть память всему отечьству моему».[309]

Б. А. Рыбаков считает, что Андрей Боголюбский незадолго до своей смерти послал мастеров в Киев ремонтировать или украшать Золотые ворота Ярославова города, а также украсить золотом какую-то церковь внутри Ярославова двора. Скорее всего, как думал Б. А. Рыбаков, речь идет о Георгиевской церкви у Золотых ворот, которая была построена Ярославом Мудрым в честь своего христианского патрона, который был патроном и Юрия Долгорукого.[310]

Думается, слишком буквальное прочтение приведенной выше фразы неприемлемо. Мастеров в Киев Андрей Боголюбский посылал не для строительства там храма «в память всему отечеству», которого историческая топография Киева и не знает, а для заимствования образцов, достойных быть воспроизведенными во Владимире. Наверное, здесь речь идет об Успенском соборе и Золотых воротах Владимира, прототипами которым послужил Софийский собор и Золотые ворота в Киеве. Как когда-то Киев строился по константинопольскому образцу, так Владимир времен Андрея Боголюбского, конкурируя с Киевом в политической жизни, пытался во всем наследовать киевский пример. В этом явлении сказывалось закономерное желание просвещенного, с одной стороны, дистанцироваться от просветителя, а с другой — во всем походить на него.

В заключительной части «Повести» автор вновь выходит на обобщение, прославляющее Андрея Боголюбского за его мученическую смерть. Он убежден, что Андрей единодушно будет причислен к Божьим угодникам, как святые Борис и Глеб: «И со братома своима с Романомъ и съ Давыдомъ единодушно ко Хресту Богу притче, и в райстии пищи водворяясь неизреченьно с нима».[311]

Кто же написал эту драматическую повесть? Согласно Б. А. Рыбакову, детализация историко-топографических ориентиров Боголюбова, а также ссылки на южнорусские и киевские аналогии свидетельствуют, что «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» в ее Ипатьевском варианте писалась для киевлян. Ее язык указывает на южнорусское происхождение автора, однако не столько киевское, сколько чернигово-сиверское. Основанием для этого служит характерное употребление местоимений «та» и «тот», а также замена «въ» на «у», что присуще якобы чернигово-сиверскому диалекту древнерусского языка.[312]