Русские летописи и летописцы X - XIII вв. - Петр Толочко

Если бы «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» не имела других текстов кроме тех, что повествуют о разыгравшейся в Боголюбове трагедии, наверное, авторство Кузьмища Киянина было бы вне подозрений. Но она содержит также торжественный панегирик Боголюбскому, который как бы обрамляет страшный рассказ рассуждениями о заслугах князя перед христианской верой и церковью, о его христолюбии и благоверии, о деяниях, равных Соломоновым, о мученической смерти и богоугодности. Панегирик изобилует цитатами из священных писаний, молитвенными обращениями к Богу и Пречистой Богородице. Особенно впечатляет молитва раненого князя, в которой он просит Бога простить ему грехи, смирить его душу и причислить к лику святых мучеников. «Господи призри на немощь мою и вижь смиренье мое и зьлую мою печаль, и скорбь мою одержащюю мя нынѣ, да уповая терьплю, о всихъ сих благодарю тя Господи, яко смирилъ еси душю мою и в царствии твоемь причастьника мя створи, и се нынѣ Господи аще и кровь и мою прольють, а причти мя вь лики святехъ мученикъ твоихъ».[324]

Приведенный отрывок не оставляет сомнения в том, что панегирик Боголюбскому и его молитва написаны духовным лицом, обладавшим широкой богословской эрудицией и хорошим литературным талантом. Кузьмище Киянин, судя по свидетельству «Повести», отношения к церковному клиру не имел и вряд ли мог сподобиться на такое сочинение. Из пяти действующих персонажей боголюбовской трагедии, участвовавших в посмертной судьбе Боголюбского, четверо были духовными лицами: игумены Арсений и Федул, поп Микулица и деместник Лука. Наверное, из соискателей авторства панегирика и моления можно исключить регента церковного хора Луку, а также Арсения, не принадлежавшего, судя по его собственному заявлению, к старейшим игуменам Владимира. Выбор, таким образом, сузился до двух возможных претендентов — «игумена Святой Богородицы Володимирскои» Федула, ездившего с владимирскими клирошанами в Боголюбово за телом Андрея, и попа Микулицы, организовавшего торжественную встречу тела князя у Серебряных ворот и народный «плач» по нему.

М. Д. Приселкову казалось, что автором «Повести» был игумен Федул, единственный из пяти перечисленных выше лиц упомянутый в ее кратком варианте, содержащемся в Лаврентьевской летописи, Н. Н. Воронин отдавал предпочтение попу Микуле.[325] Прямых данных на этот счет у нас нет, косвенные говорят лишь о том, что панегирик Андрею Боголюбскому пишет лицо из близкого окружения князя, знающее его не только по Владимиру, но и по более раннему периоду. Об этом говорит уже первая фраза «Повести»: «Сый благоверный и христолюбивый князь Андрѣи от млады версты Христа возлюбивъ и Пречистую его Матерь».[326]

Панегирик и молитва проникнуты состраданием автора к трагическому завершению земного пути Андрея, а также уверенностью, что за свою мученическую смерть он достоин причисления к лику святых. Конечно, так писать мог только человек, очень близкий к Боголюбскому, переживший его смерть как свою личную трагедию. Наверное, это был игумен Федул. Погребение Боголюбского в Успенском храме как бы обязывало его придать этому событию торжественный характер, показать убиенного князя как защитника веры Христовой и великомученика, равного Борису и Глебу. Конечно, у Федула, занимавшегося летописанием, для сочинения панегирика были все возможности. Что касается особой близости автора к князю, то у нас нет данных, которые бы говорили о преимуществе в этом плане Микулы перед Федулом.

Когда и где написана «Повесть об убиении Андрея Боголюбского»? Н. Н. Воронин полагал, что подобные биографии выдающихся деятелей писались обычно вскоре после их смерти. Исходя из этой посылки, а также принимая во внимание наличие в «Повести» реальных подробностей, горячность и взволнованность стиля, он пришел к выводу, что она написана в пылу еще не остывших впечатлений, по свежим следам событий, возможно в конце лета 1174 г.[327] М. Д. Приселков полагал, что временем создания «Повести», вероятно, следует считать 1177 г., когда составлялся Владимирский летописный свод.[328] И. Хрущов датировал ее временем между 6 июля 1175 г. и 27 июня 1177 г.[329] Согласно Е. Ю. Перфецкому, создание «Повести» относится к концу 70-х годов, когда Всеволод в борьбе за власть пытался канонизировать убитого брата.[330]

Почти единодушное признание исследователями того факта, что «Повесть» написана во время, близкое к событию, по существу не оставляет сомнения в ее владимирском происхождении. По стилю она перекликается с киевской литературной традицией, однако идейно совершенно расходится с ней. В Киеве в 1174 г. о Боголюбском, осуществившем два разорительных похода в Южную Русь, невозможно было услышать не то что восторженных, но и просто сочувственных высказываний. Наоборот, в летописной статье 1174 г. Ипатьевской летописи киевский автор с нескрываемым сарказмом характеризует Андрея, который «исполнивься высокоумья» и «разгордевься велми», а также «погуби смысл свой невоздержанием».[331]

Пытаясь ответить на вопрос, когда эта панегирическая «Повесть» оказалась в Южной Руси, Н. Н. Воронин высказал оригинальное, хотя и ничем не подкрепленное мнение, что ее принес туда сам автор — поп Микула. Поддавлением Всеволода Большое Гнездо «Повесть» была якобы внесена в Киевскую летопись и должна была служить авторитету владимирской династии.[332] Странно, что Всеволод не проявил аналогичной обеспокоенности относительно владимирского летописания и не настоял, чтобы и в него был внесен полный текст «Повести». М. Д. Приселков полагал, что она попала в Киевский свод конца XII в. в 1200 г. через черниговского летописца Святослава Ольговича и его потомков.[333] В. П. Адрианова-Перетц представляла себе историю Ипатьевского текста «Повести» как результат редакторской работы составителя Киевского свода 1200 г., соединившего в одно произведение житийно-панегирический некролог Лаврентьевской летописи с рассказом Кузьмище Киянина.

Видимо, мы должны смириться с тем, что на основании имеющихся свидетельств нам не удастся определить, когда и какими путями «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» оказалась в Южной Руси. Более или менее уверенно можно только утверждать, что киевские летописцы не имели к ее составлению и редактированию никакого отношения. Соединение двух частей «Повести» безусловно является творчеством владимирского летописца, а киевский (наверное, это был игумен Моисей) только поместил ее под соответствующим годом в своем своде.