Поколение победителей - Павел Дмитриев

Со времен первобытных племен известно, что «незаконность» и «нигилизм» только привлекают внимание, придают ложное ощущение нужности и значительности. Думаю, даже талантливейший Высоцкий не имел бы в две тысячи десятом огромной известности, если бы не имидж «борца с системой». Так что, лучше выбрать совсем отмороженных и дать им трибуну подальше от Москвы – Питера, тьфу, Ленинграда. Сами же трудящиеся их помидорами закидают, а то и камнями. Станут парни из загадочных «диссидентов» знакомыми и понятными «шутами гороховыми». Так сказать, прививка от базарной демократии, штука не только полезная, но и совершенно необходимая.

В остальном особых изменений не произошло. В душе – все то же ощущение гостиницы, наконец-то понял, почему оно так остро меня преследует. Полная обезличенность! Нигде нет даже следа руки хозяев. Отсутствуют картины, сувениры, мелочи, подарки. Во дворе – ни цветочка, только исключительно однообразные кусты и газоны, явно запроектированные еще до строительства дома. Кажется, жильцы вот-вот соберут сумочку с грязным бельем и выедут в неизвестном направлении. А новые постояльцы точно так же будут жить, есть, ходить по мощеным тропинкам по лесу…

От скуки спасался работой. Более-менее закончил хронологию СССР и России, начинал по странице на год, с тысяча девятьсот сорок пятого по две тысячи десятый, но описания разрастались, ширились и дополнялись. Сегодняшний рекорд – три страницы. Самым обширным стал, как ни странно, период восьмидесятых, особенно сам тысяча девятьсот восьмидесятый. Московская олимпиада, ее бойкот из-за Афганистана, смерть Высоцкого, Рональд Рейган, польская Солидарность, Первый IBM PC с его открытой архитектурой и MS-DOS, ирано-иракская война, стандарт Ethernet. Видимо, этот период был подробно описан в учебниках в отличие от наблюдаемых своими глазами девяностых и нулевых, по которым ощущений вспомнилось куда больше, чем фактов.

Закончил и сдал план Большого цифрового скачка. Взял в работу положение в мире и СНГ на двухтысячный – две тысячи девятый. Шло туго, часами мусолил большую карту СССР и ловил себя на ассоциациях, возникавших в связи со знакомыми названиями городов. Вот, к примеру, что может прийти в голову при разглядывании Архангельска? Мне удалось припомнить забавную историю технической немощи позднесоветской промышленности, проявившуюся при освоении богатейшего алмазного месторождения чуть не в сотне километров от большого города[66]. Как открыли в конце семидесятых, так ничего промышленного не смогли получить вплоть до времени моего «провала».

Не знаю, поможет ли такое послезнание СССР? Но подобных мелочей мне удалось припомнить не один десяток. Все же пресса в двадцать первом веке качественно забивала новостями мозг, что-то да осталось в сером веществе от этого потока информации. Кстати, по миру пришлось делать то же самое, но уже с упором на войны и конфликты. Смотрел, пытался их пристроить на временную шкалу. Как пример вспомнил о вторжении США в Гренаду в начале восьмидесятых годов. Вроде это была первая и успешная проба сил после эпического провала во Вьетнаме[67].

Вторая отдушина – флирт с Катей и Настей. Впрочем, последнее было совсем несерьезно и воспринималось только как шутка. В отличие от флирта с Настеной роман с Екатериной Васильевной развивался по всем законам жанра, только чудовищно медленно. Не знаю, или девушка такая попалось, или эпоха выдалась сильно неудачная.

Вроде все как положено, дыхание уже срывалось, соски условно виднелись даже из-под бронированного кружавчиками советского бюстгальтера, по ложбинке спины ниже талии катился легкий и влажный пар ожидания… Но при этом в самый кульминационный момент звучало твердое «нельзя». Каждый раз получал не то, что на самом деле можно и нужно, а именно отказ с легкой истерикой и мгновенным свертыванием в кокон бесчувственности.

Пробовал запрещенный неспортивный прием под коньячок. Причем коньячок хороший, хоть я не специалист, но в будущем за подобный станут просить от ста баксов за пол-литра, не меньше. Похоже на «Мартель», но точно не он. Выяснять у официантки название поленился. Все равно не помогло это безотказное средство, снимающее тормоза даже у совестливых замужних конформисток. Может, в самом деле переключиться на Настю?

…Вспомнил Элат на майских праздниках. Совсем недавно это было, и как далеко вдруг оказалось. Мы столкнулись с Ней на глубине метров в пять, у ослепительно красочного великолепия «Моисея». Нет ничего забавнее, чем разглядывание девушки в воде, когда она практически беззащитна под ниточками купальника и ничего не может сказать в загубник трубки. Несколько секунд – и мы вынырнули рядом. Встал вертикально, чуть подрабатывая ластами, сдвинул маску вверх, самое время было извиняться-знакомиться, и тут чуть не вплотную увидел красивое улыбающееся лицо под черной гривой мокрых волос.

– Шолом! – Такое мягкое-мягкое, через первую «э» и вторую «е».

Она, что удивительно для израильтянки, ни слова не понимала по-русски. Я ничего не смыслил в иврите. Но это не помешало нам весь следующий час нырять у рифа. Целоваться в маске невозможно, снимать ее в соленом Красном море строго противопоказано. Но наши нескромные руки заменили если не все, то многое. Потом мы долго гуляли по твердой полосе прибоя, обходя не в меру ретивых игроков в мяч, громко смеялись и разговаривали на жуткой английской тарабарщине. Накатил вечер, поужинали в толпе веселящихся бездельников, заполнивших ночной клуб «Dan Eilat». Какая-то неизвестная, но явно демократичная рыба во фритюре прекрасно пошла под билькаровский розовый брют[68], а я даже не знал, откуда взялась моя девушка.

Она только смеялась, когда я пытался что-то узнать. И плевать! Под Ее топиком и легкими шортами ничего не было. Точно знал, мокрый, смятый в кулачок купальник лежал в маленькой спортивной сумочке. Это заводило сильнее, чем красномельничный канкан[69].

Эти маленькие кусочки трикотажа так и остались в сумочке, когда мы свалились в бурлящее джакузи на открытой террасе. Пара стошекельных бумажек легко отворила двери в закрытый на ночь уголок дановского фитнес-зала. Остались только яркие ночные звезды, пенящаяся вода и наши сплетающиеся тела. Оу-у-у-у! Кровать номера меня в ту ночь не дождалась, проснулся в куче огромных белых полотенец, в которую мы упали под утро.

Она уже ушла… Не знаю, как Ее зовут. А Она никогда не узнает моего имени.

Утро четверга началось обычно – тягучим утренним продиранием глаз под кофе и тосты с нежнейшей бужениной. После ее натурального вкуса есть эрзацы типа колбасы и ветчины – занятие для мазохистов, хотя, надо сказать, московская сырокопченая тоже имеет свои прелести. Едва успел допить чашку, как въехавший в ворота кортеж из трех «Волг» охраны и пары ЗИЛов погнал время галопом. Закручивалось что-то посерьезнее очередного кинопоказа, как я уже знал, такой лимузин в СССР положен только местным вождям, в смысле членам Президиума ЦК КПСС. Потопал в кабинет, под бдительными взглядами начальства надо было заниматься делом.