Призрак Безымянного переулка - Татьяна Степанова

Они все втроем внимательно читали документы. Платон Изотов на все вопросы оперативников отвечал: «Нет, не знаю, не видел, я буду жаловаться на вас!»

– Вот постановление об освобождении из-под стражи, ходатайство его адвоката. – Лужков оторвался от бумаг. – Доказательств его вины они так и не собрали никаких. Лиза Апостолова им была не помощник ввиду состояния ее ума. Все, больше ничего интересного, дальше идут отдельные поручения и постановление о приостановке дела о похищении ребенка.

– Девять дней Лиза Апостолова провела в аду, – заметил Мещерский. – И потом вернулась из ада. Интересно, что она помнит о тех днях?

– Ей сейчас тридцать пять, а выглядит она на десять лет старше, – сказала Катя. – Тогда дело о ее похищении так и не раскрыли. Педофила не нашли.

– Теперь ясно, отчего соседи по дому – Алиса и ее тетка – относятся к Апостоловой с таким снисхождением, – заметил Мещерский. – Это происшествие тогда затронуло их всех, испугало, поразило. Они жалели больную девочку, ставшую жертвой маньяка. Жалеют они ее и сейчас, потому что помнят о ее страданиях. Оттого и вас, полицию, вмешивать не стали, когда Лиза повела себя неадекватно.

– Неадекватность ее тоже понять можно, – согласилась и Катя. – Такие вещи, как девять дней в аду, в лапах маньяка, бесследно не проходят и для здорового человека, а уж для психически больного тем более. Агрессия рождает агрессию. И неизвестно, когда и на кого эта агрессия выплеснется.

– Нет, не все тут понять можно, – не согласился с Катей Дмитрий Лужков. – И в протоколах этого не прочтешь. Я думал, на сегодня с Безымянным закончено. А придется вернуться. Прояснить кое-какие обстоятельства из прошлого у ее матери.

Он еще примерно полчаса возился с делом, выписывая для себя адреса и фамилии двадцатитрехлетней давности.

За окнами архивного зала тем временем начало смеркаться.

Виктор Ларионов не ждал телефонных звонков от участкового Лужкова. Но тот позвонил вечером и попросил осмотреть офис и кабинет Мельникова – нет ли где на столе или в ящике ключей от его машины и мобильного телефона.

Ларионов вместе с секретаршей Светланой Колгановой тщательно все осмотрели. Светлана при прикосновении к каждой вещи, имевшей отношение к Александру Мельникову – его кожаному креслу в кабинете, папкам с документами, ноутбуку, – вздрагивала и прижимала ладонь к губам, словно удерживая внутри себя плач.

За поисками молча наблюдали Леночка-Елена, жена Ларионова, и Алиса Астахова. Алиса пришла в офис сразу после посещения ее участковым Лужковым и его командой. Алиса в основном молчала, лишь отвечала на телефонные звонки арендаторов и партнеров по бизнесу, обеспокоенных молчанием Мельникова.

Умер… Он умер. Похороны, да… Мы все организуем и сообщим…

Ее голос звучал как погребальный колокол.

Ключей от внедорожника Мельникова и его мобильного в офисе они так и не нашли. И Виктор Ларионов тут же перезвонил участковому и сообщил – нет, здесь этих вещей нет. Участковый Лужков попросил его пройти во двор на Волочаевской улице, где Мельников парковал машину: посмотрите сами, возможно, потребуется ваша помощь по ее буксировке оттуда.

Оставив женщин в офисе, Виктор Ларионов вышел на улицу. Он знал короткий путь до Волочаевской, минуя Андроньевский проезд – напрямик через территорию фабрики. Мимо старых цехов, мимо того здания, где нашли семь скелетов.

Безымянный переулок окутали сырые промозглые сумерки. Виктор Ларионов окунулся в них, словно в воду, миновал проход между зданиями, некогда перегороженный полицейской лентой. Сейчас ленту убрали. Но цех все еще был не заперт. Ларионов обещал экспертам найти рабочих и повесить замок, чтобы оградить доступ в склеп, но трагические ночные события поставили все с ног на голову.

И сейчас он медленно шел мимо этого цеха, стараясь не споткнуться в наступающей темноте о битый кирпич.

Мельников мертв… Остались только они: его жена Леночка и ее школьные подруги.

И фабрика, эта чертова фабрика.

Виктор Ларионов огляделся. Со всех сторон его окружали старые выщербленные стены, мусор, ржавое железо. Работы здесь был непочатый край, и он всегда знал это. Надо горы своротить, чтобы эта помойка превратилась в современный кластер с новым жильем, магазинами и галереями. Со всей этой чушью, о которой грезила Алиса, да и Сашка Мельников тоже, бывший вечно у нее под каблуком.

Они все были под каблуком Алисы. И его жена Леночка, и секретарша Света. С давних, еще школьных времен. Их что-то крепко объединяло. И Виктор Ларионов думал, что это фабрика.

Но вот понять он этого никак не мог – ни умом, ни сердцем. Ну да, это место их детства. Тут трудились, вкалывали их родители. У его жены Леночки – мать с отцом, у Мельникова, у Светланы Колгановой тоже. У Алисы вон и бабка, и прабабка даже директорствовали на этой фабрике.

Но что такое была эта фабрика? Ну, варили на ней мыло много лет. Потом кое-как дотумкали, что можно еще и разные штуки для театра выпускать – помаду там, румяна, краску. Потом все пришло в упадок и развалилось. Когда он познакомился со своей женой Леночкой – оба они тогда учились в Плехановском, – фабрики как производства уже не существовало. Был лишь хаотичный набор старых и очень старых коробов-цехов, складов, пакгаузов.

Как, например, вот этот склад – одни стены от него, крыша давно провалилась. Когда-то тут держали ингредиенты для мыловарения, затем готовую продукцию.

А вот этот цех построили в семидесятых, и он тоже давно в руинах. Даже в худшем состоянии, чем кирпичный сосед. Этот цех построила на месте старого мыловаренного цеха бабка Алисы Аврора, директор номер два. А старый цех приказала снести. Алиса этого не видела, потому что тогда еще и на свет не родилась. Но бабка рассказывала ей об этом мыловаренном цехе тысячи раз. А она рассказывала о нем школьным подругам – Леночке, Светке. И они слушали всю эту дребедень…

Они и сейчас слушают все это. И какое-то отрешенное, нервное выражение возникает на их лицах. И они не любят об этом говорить. Например, его жена Леночка всегда уклоняется, когда он спрашивает ее об этом напрямик: что ты, Витя, это все сказки из детства, я их уже и не помню толком.

Они все – и Сашка Мельников тоже – как бы представляли одно целое, когда речь заходила о фабрике. А он, Виктор Ларионов, чувствовал себя отщепенцем.

Но вот Мельников мертв. Остались лишь они…

Виктор Ларионов опять оглянулся. Нет, он не заблудился в этом фабричном дворе, он знал всю территорию как свои пять пальцев. Он лишь всей кожей своей ощутил, как сумерки словно бы уплотнились вокруг него. И кожа покрылась испариной.

Темные щербатые стены наступали со всех сторон, в провалах окон гнездилась тьма. И тени…

Тут не было электрического света. Сумеречные тени правили бал, сливаясь, распадаясь, снова свиваясь, как змеи, на грудах мусора и кирпича.