Лучше поздно! - Жиль Легардинье

Тома любил ждать свою дочь. Ее появление всегда было для него подарком. Эти односторонние и тайные свидания определяли его повседневную жизнь. От их успеха зависело его настроение. С самого первого дня, когда он начал наблюдать за Эммой, он видел, как она изо дня в день занимается одними и теми же простыми делами. Ходит, разговаривает, звонит по телефону, убирает волосы, держа в зубах свою заколку, поднимает воротник, смеется, обнимает, ждет, пьет чай, читает свои конспекты за столиком в кафе или делает какие-то покупки. Всегда в общественных местах. Однако, постоянно наблюдая за ней, доктор научился читать в ее жестах гораздо больше, чем мог бы различить поверхностный взгляд. При тщательном разборе, анализе каждого нюанса ее поступки, поначалу казавшиеся незначительными, многое открывали. В зависимости от обстановки, темпа исполнения, позы, по ним можно было судить о психологическом состоянии Эммы. К этому добавлялось то, что Тома называл «сопутствующими феноменами», – подсознательные побуждения, сопровождающие действие и отражающие его глубокий смысл.

У Эммы несколько видов смеха, равно как и несколько видов походок. Эмма держит свой бокал по-разному в зависимости от того, утоляет ли жажду или старается достойно выглядеть на людях. В интонации Эммы что-то неуловимо меняется, когда она пытается кого-то убедить; перемена исчезает, когда цель достигнута. Странным образом, такой же крошечный нюанс появляется в ее манере держаться, когда она о чем-то просит, и пропадает, когда она на что-то соглашается. Это едва заметное напряжение ощущается в том, как она слегка выдвигает подбородок и выпрямляет спину.

Наблюдая, как его дочь снова и снова совершает одни и те же простые действия, Тома научился сосредотачиваться на деталях, которых никто никогда не замечал. За внешними проявлениями ему открывалась «душевная механика» Эммы. Он заполнил еще одну тетрадь посвященными ей кропотливыми исследованиями. Так, ему потребовалось несколько недель упорных наблюдений, чтобы обнаружить, что, когда его дочь целует кого-то действительно важного для нее, ее взгляд не устремляется вверх. С тех пор он мог по простому поцелую определить подлинные чувства Эммы. И только целуя Ромена, она закрывала глаза.

Тома начинал лучше узнавать свою дочь. Он с первого взгляда мог понять, хорошее у нее настроение или нет. Часто Тома сравнивал Эмму с собой в ее возрасте. У мальчиков и девочек все происходит по-разному, но он все же проводил параллель между тем, что ему было известно о себе, и тем, что он узнал о ней. С юности он плохо ладил с противоположным полом. Девушки его, конечно, интересовали, но он не понимал, чем может их привлечь. Его стиль жизни основывался не на обольщении, а на действии. Эмма, похоже, обладала способностью как к первому, так и ко второму. Она также была более спокойной и более решительной. Ему никогда не удавалось так четко выражать свои мысли. Он прекрасно помнил, что любой самоуверенный тип мог с легкостью разбить его аргументы, даже если объективно они были более существенными. Тома так и не научился с этим бороться. Он всегда терялся перед теми, кто умел красиво говорить. Ему было ненавистно все, что не было прямым, ясным и обоснованным. Наверное, именно поэтому он и бросил свои силы на решение вопросов жизни и смерти, куда пустомели свой нос не суют.

Когда он шел за своей дочерью, само ощущение ее присутствия придавало ему сил. Словно некая божественная энергия наполняла его. Словно Эмма вдохновляла его, пробуждая в нем все самое лучшее. Тома не считал свою дочь святой. Он не боготворил ее. Он просто ее любил. В ее присутствии он не был способен лгать и осмеливался размышлять о своей жизни. Он был более искренен с собой, поскольку испытывал меньше страха. Ведь «все зависит от нашего восприятия».

Тома думал о тех, кто так или иначе являлся частью его вселенной. Селин, Майкл, Кишан и его родные, сестра, Тео и Полин. Его жизнь состояла как из потерь, так и из неожиданных приобретений. Размышляя о пройденном пути, он неизменно возвращался мыслями к той, что находилась рядом, в паре метров и, не предпринимая ничего особенного, была в его глазах особенной. А он еще считал, что помогает ей, тогда как это она поддерживала его, и не подозревая об этом…

Независимо от темы и логики рассуждений, Тома неизменно приходил к выводу, что Эмма способнее его. Глядя на нее, пытаясь ее понять, помогая – пусть даже неумело, – он многое узнавал о самом себе и о жизни в целом. Дети часто так на нас действуют.

Дочитав письмо, Полин подняла глаза на Тома. Доктор нечасто видел ее такой растерянной, и сейчас был как раз такой случай. Лицо медсестры побледнело.

– Нет, каков мерзавец! – воскликнула она, сжимая руками лист бумаги так, словно это была шея бывшего директора.

– Не нужно мять документ, он нам еще пригодится. Мой предшественник действительно был образцовым управляющим…

– Нет, вы только послушайте! «Структура нежизнеспособна и крайне убыточна. Расходы на содержание каждого постояльца могут быть снижены вдвое при условии их пребывания в классическом доме престарелых большей вместимости». И этот напыщенный индюк рекомендует закрыть наше учреждение и перераспределить постояльцев! Да его не гриппом надо было заражать, а бубонной чумой!

– Успокойтесь, Полин, они ничего не сделают, не посоветовавшись с нами, а у меня имеется в запасе несколько аргументов. Он составил отчет о проделанной работе уже больше месяца назад, а они только сейчас подтвердили его получение. Я немного знаю систему. Скорее всего, они проведут проверку, но, учитывая медлительность наших служб, у нас еще есть время.

– Завидую вашему спокойствию. Не знаю, как вам это удается.

– Я многие годы жил бок о бок с людьми, которые не знали, от чего умрут – от жажды, от болезни, от голода или от пули: это помогает ко многому относиться философски.

– Обожаю, когда вы так говорите. У меня мурашки по спине бегут. Вы мой герой. Не хватает только скрипок, играющих на фоне заката, и американских флагов, развевающихся на ветру, – и я разрыдаюсь, целуя ваши старые ботинки. Но все равно, какой же подлец! Урод чертов! Ему плевать, что речь идет о живых людях.

– Лучше, чтобы наши постояльцы об этом не знали. Это их только встревожит понапрасну.

– Полностью с вами согласна.

Доктор сунул письмо в ящик письменного стола и сменил тему:

– Когда вы вошли, вы хотели меня о чем-то попросить…

– Это не так просто, особенно после того, что вы мне сообщили. К тому же это личное…

Тома заинтересованно поднял бровь:

– И все же я вас слушаю…

– Мне нужна ваша помощь. Но не буду вам лгать, затея безумная.

– Вы меня заинтриговали. Зная, до какой степени безумия нужно дойти, чтобы вы согласились это признать, мне не терпится все услышать.

– Вы что, смеетесь надо мной?

– Разве благородный герой способен насмехаться над отчаянием женщины?

– Дело касается Тео. Может быть, к нему вы проявите больше жалости, чем ко мне…