Девушки из хижины - Минка Кент

– Николетта!

Смотрю в зеркало заднего вида.

– Да?

– Почему эта леди назвала нас «любимицами Стиллуотера»?

– Это просто глупое название, придуманное местным новостным каналом, – отвечаю я. – Новостные агентства на самом деле продают рекламное время, поэтому им нужны сенсационные новости. А знаете что? В данном случае это даже хорошо, потому что чем больше людей про вас знают, тем больше соберется сведений. Кто-то где-то должен что-то знать.

Девочки на минуту затихают, а я крепче сжимаю рулевое колесо и жду следующего – неизбежного – вопроса.

– Почему она сказала, что в лесу нашли тело? – Из-за шума на дороге голос Сэйдж едва слышен.

Откашлявшись, набираю в грудь воздуха. Не думала, что буду рассказывать им про это здесь и сейчас. Хотелось приехать домой, усадить их, но, похоже, выбор уже сделали за меня.

– Полиция действительно нашла тело, – начинаю я. – Но его еще не идентифицировали. Как только они что-нибудь узнают, сразу сообщат нам. Обещаю.

Несколько миль мы проезжаем в полном молчании.

– Как вы думаете, когда они узнают, что это Мама или Иви? – спрашивает Рен упавшим, напряженным голосом.

– Милая, я вам скажу, как только узнаю что-нибудь. Я обещаю.

Подъезжая к нашему повороту, сбрасываю скорость, на секунду оборачиваюсь и вижу, что их худые пальчики тесно переплетены. Рен смотрит в окно. Оставшийся путь домой проделываем в тишине, только по спутниковому радио негромко гудит рок – какая-то станция передает музыку семидесятых.

Проехав по нашей дорожке, загоняю машину в гараж, открываю багажник. Автомобиля Бранта на месте нет, его место в гараже свободно. И только когда мы с девочками заносим сумки в дом, я вспоминаю номер 212 и звонки по пятницам между девятью и десятью утра.

– Почему бы вам обеим не отдохнуть немного? – спрашиваю я, надеясь, что они не воспримут это так, будто я их отсылаю.

Сэйдж плюхается на стул, раскладывает упаковки леденцов на кухонном столе, рассматривает их, как пират сокровища. Рен скрывается за углом, и я слышу, как она топает по лестнице. Потом шаги стихают, но уже через минуту она спешит обратно.

– Николетта! – Рен тяжело дышит, глаза широко раскрыты.

– Что такое? – Я ставлю пакет обезжиренного молока на стол. – Рен, что случилось?

– Мои рисунки, – говорит она. – Я оставила их в студии Бранта. Они исчезли. И из моей комнаты тоже. Они все… пропали.

Он взял их.

Я знаю, что взял.

Но почему? Зачем Бранту портреты Иви и Мамы?

– Как вы думаете, где он? – спрашиваю у Николетты.

– Не знаю, милая. Может, отправился на пробежку? – Она складывает бумажный пакет, убирает в сторону.

Забрав со стола пакет с молоком, Николетта поворачивается ко мне спиной и убирает его в холодильник, на полку. Возможно, ей кажется, что это пустяк, но я так не думаю – особенно после того взгляда, каким он смотрел на мой рисунок с Иви, а потом ушел, как ни в чем не бывало.

– Вы не знаете, когда он вернется? – настаиваю я.

Николетта закрывает дверцу холодильника, но ручку не выпускает и не поворачивается ко мне.

– Он никогда не уезжает надолго. Может вернуться в любую минуту.

Вопреки ожиданиям ее ответ не успокаивает меня.

– А ты уверена, что не потеряла их? – Николетта берется за следующую сумку, достает покупки и раскладывает на столе. – Не то что я тебе не верю, просто не понимаю, зачем Бранту забирать из твоей комнаты нечто настолько… личное.

Смотрю на Сэйдж. Она погрузилась в свой маленький мирок: разрывает цветные упаковки и засовывает леденцы в рот, словно они испарятся, если она не слопает их как можно быстрее. Так же она поступала и с леденцами из снега.

– Мы спросим, когда он вернется, – говорит Николетта, повернувшись и поняв, что я ни на дюйм не сдвинулась с места. – Уверена, у него найдется вполне удовлетворительное объяснение.

Что-то в тоне Николетты мешает мне поверить ей.

Не думаю, что смогу доверять Бранту.

И не думаю, что он из хороших людей.

Присев на краешек кровати в одной из свободных комнат, я смотрю в окно второго этажа на подъездную дорожку и, прижимая телефон к уху, ожидаю связи с мобильным оператором. Мне нужно видеть, когда будет подъезжать Брант.

Поначалу отвлекать девочек от больных вопросов было несложно, но когда Рен пришла и сообщила, что Брант забрал какие-то рисунки из ее комнаты, пришлось изо всех сил делать вид, что это не такое уж большое дело, что этому наверняка найдется логическое объяснение. Но сама я не понимала, что происходит.

Это так не похоже на Бранта. На Бранта, которого я знаю.

– Да, здравствуйте, – тороплюсь я, когда наконец на связи появляется представитель сервисной службы. – Мне нужно проверить и узнать, какие последние пять исходящих вызовов были сделаны по одной из наших линий.

Женщина на том конце какое-то время молчит, словно осуждает меня, но мне плевать.

– Код доступа к учетной записи? – спрашивает она.

– Гидеон 777, – называю я.

– И какая линия вас интересует?

– Та, что заканчивается на три-пять-шесть-два, – говорю, вцепившись в телефон.

– Хорошо. У вас под рукой есть ручка и бумага?

– Есть, – отвечаю я, трогая ежедневник в кожаной обложке и ручку, которую захватила снизу.

– Самый последний вызов два-один-два… – диктует она. Тот самый номер в Нью-Йорке, что значился в списке за прошлый месяц. Женщина называет остальные – все они сделаны вчера вечером и не вызывают подозрений.

– Спасибо, – бросаю я и даю отбой, как только она обращается с просьбой ответить на пять вопросов анкеты.

Он звонил ей.

Звонил, пока я ездила с девочками в город.

Бросаю телефон на кровать и сижу, уставившись на номер. Запустив пальцы в волосы, расхаживаю по комнате, ловлю ртом воздух и пытаюсь сообразить, как мне заговорить об этом, и когда, и что потом будет.

Снова опускаюсь на кровать, беру телефон, стараясь, чтобы не дрожала рука, и понимаю, что есть только одна вещь, которую я в такой ситуации должна сделать.

Я должна позвонить ей.

Понятное дело, заморозив банковский счет и бросая намеки на темные делишки, которыми он занимается за моей спиной, я ничего не добьюсь. Поэтому остается только это.

Сначала жму *67, потом, затаив дыхание, набираю ее номер.

После четырех гудков меня приветствует голос: