Вадим - Светлана Сачкова

Предыдущая мизансцена, однако, не осталась незамеченной остальными. К Вадиму направились трое тех самых приятелей и стали подмигивать, называть его «старик», неприятно это слово растягивая, и ударять по различным участкам тела. Вадим не любил, чтобы его хлопали. Что-то было символичное в этих хлопках, особенно когда руку заносили резко и далеко, а по мере приближения ее к цели скорость сдерживали и прикасались подчеркнуто аккуратно. Тривиальность того прошлого спора и непропорциональность последовавшего за ним необщения все еще выражались немым вопросом в приподнятых бровях приятелей. К счастью, все трое улизнули тотчас же, сделав плавный вираж за Милкиной плоской попой, демонстративно проплывшей мимо.

Подошла Лера с группой других подчиненных. Обнаружив, что у Вадима закончилось пиво, Лера по привычке стала ухаживать за начальником: принесла ему новое. Вадим обнаружил, что Маша на сей раз за ним наблюдает, и подумал: «Совсем не оттуда ожидаешь подвоха». Разговаривать было не о чем, но Вадим и не напрягался. К тому же он начал быстро пьянеть. Лера спорила с Карасем о ценах на нефть, затем о контроле над средствами массовой информации. Вадим умилился: вот ведь какие вопросы занимают людей. К ним приблизилась Маша, и возникли вопросы литературы. Карась неудачно упомянул детектив, и Маша тут же исчезла, не пожелав продолжать беседу с низшим по разуму. Лера взглянула на обескураженного Карася с укором. Тот растерянно зажевал тостом селедку. «Балда…» — процедил Серенький.

Вадим взял еще пиво и обвел глазами гостиную: оказалось, гости уже разбрелись. Не найдя более увлекательного занятия, он отправился гулять по квартире, бубня под нос песенку. Новым взглядом он осмотрел картины и напольную плитку. Какие-то интересные мысли посетили его, но он не успел их застать, так как действовал медленно. Забрался по лестнице и зашел в детскую, послушал дыхание сына. На подоконнике почему-то стояла злобная остроносая туфля; Вадим выкинул ее в коридор. Затем его занесло в кромешно темную комнату; собравшись из нее вырулить, он был пойман в объятия. Чьи-то руки гладили сквозь штаны быстро найденную часть его тела, и это было довольно приятно. Вадим, правда, озаботился тем, чьи это руки. Слегка отстранил лезущее уже с мокрыми поцелуями туловище и идентифицировал Милку. Покачал укоризненно головой и вознамерился уходить. Но Милка цеплялась крепко, и Вадиму стало смешно. Они упали на мягкий предмет: Вадим тихо смеялся, а Милка шарила по его телу обрадованно. Но тут бутылка в его руках накренилась, и остатки пива пролились куда-то на Милку. «Упс», — произнес Вадим и стал улепетывать. Милка шипящим голосом обидно ругалась вслед.

В следующем помещении Вадим обнаружил закуски: набрал тарталеток и стал уплетать с аппетитом. В этом интимном виде он был застигнут Колькой и одним из трех институтских приятелей. Оба они неуемно смеялись — очевидно, чему-то очень смешному. Дожевывая, Вадим охотно подставил им навстречу половину своей головы с наиболее подходящим для этой цели ухом. Колька, захлебываясь, попискивал:

— Ой, не могу… Ты что, брат, правда с ними общаться перестал… после того как сказал, что звуковые волны — часть светового спектра? Ну ты даешь… Да ты это… тщеславный малый! Ну ударил в грязь лицом, что ж такого… Избалован, да… Привык быть во всем первым… А некоторые каждый день лажаются, и ничего…

Вадим сначала оторопел, а затем насупился.

— Слушай, — вдруг широко раскрыл глаза Колька, и было невозможно понять, пьяный он или нет, — а мы когда с тобой давеча разговаривали, вдруг бы ты ляп какой-нибудь допустил, а? Спутал бы религиозное мировоззрение с мистическим… Или трансцендентный с этим… с имманентным? И что, со мной тоже общаться бы перестал?

Колька и его новый товарищ залились хохотом, а Вадим, не желая сбегать позорно, постарался уйти с достоинством. И снова стал бродить по квартире, избегая встреч с кем бы то ни было. В дальнем углу квартиры он обнаружил бутылку пива; открыл ее о столешницу. Увидел перед собой довольно милую дверь и был не в состоянии вспомнить, куда эта дверь ведет. Открыл ее аккуратно: мало ли что, вдруг какие-нибудь лыжи на голову свалятся? Помещение действительно оказалось кладовкой. Среди массы едва освещенных вещей он не сразу выделил человеческие фигуры. Спиной к нему стоял Эггман и мелко двигал взад и вперед тазом, тыкаясь в разверзтую Милку. А она, свесив длиннющие ноги с обеих сторон аудитора, смотрела на Вадима победоносно. Затем она начала громко всхлипывать и стонать, отчего Эггман, в свою очередь, принялся скулить, и прежалобно. Вадим же захлопнул дверь и ретировался. В голове у него вертелось: «Ну, знаете ли…» Зато хоть Милка нашла себе применение.

Из-за угла он услышал Машу:

— Да нет, я не это имела в виду… Просто нам кажется, что мы живем всерьез и надолго, что все это имеет значение. А в реальности жизнь — это набор идиотских случайностей. Без замысла или смысла. Она написана графоманом. То есть если Бог все-таки существует, то он — графоман.

Посапывание Димы в ответ.

— Дорогой, я тут прочитала, что издалась Таня Кишкова. Это та, которая такой весь изысканный рассказ написала, помнишь — ты мне показывал?

Дима, оживляясь:

— Да нет. Эта Кишкова — примитивистка, я тоже читал про нее. Это старая тетка какая-то, лубок про деревню пишет, типа того.

— A-а… Ну понятно. А то я подумала, неужели она успела и здесь, даже расстроилась.

Положительно некуда было деться. Обложили со всех сторон.

Няня-кубинка, как выяснилось, тоже участвовала в веселье. Вид у нее был совершенно невероятный. У Вадима была возможность рассмотреть ее два дня назад, в длинном темном пальто и с распущенными волосами — тогда он подумал, что она, действительно, ничего. Сейчас же на ней красовался кожаный ярко-красный костюм: куртка с рукавами «летучая мышь» и юбка выше колен. То, что скрадывало пальто, юбка выставляла на обозрение: непропорционально большую заднюю часть и толстенные ноги. Вдобавок на няне имелись огромные солнцезащитные очки родом из семидесятых годов и волосы, собранные в гигантскую «шишку». Если бы подобный наряд оказался на Маше, он мог бы выглядеть актуальным, поскольку была бы очевидна ирония. Няня же смотрелась нелепо, так как не замечала прошедших двадцати лет. Она смеялась, запрокидывая голову, покусывала дужку очков, томно приоткрывала рот. Серенький и Карась, преображенные подобным вниманием, задирали носы и надували щеки.

Следовало, видимо, смываться из дома: здесь негде было укрыться от ощущения глупости и никчемности всего. Правда, Вадима остановило предчувствие, что в любом другом месте он будет ощущать себя точно так же. Заглянув осторожно в гостиную, он отметил, что там оставались люди, но только в дальнем конце. Поместившись в маленьком кресле в неосвещенном углу, он стал ожидать, что будет.

Спектакль не замедлил начаться. Появилась Милка, растрепанная: она покачивалась и проливала коньяк из бокала. Рядом засуетился субтильный дядечка из богемы, подлил ей еще; Милка закурила и улыбнулась. Дядечка был совершенно счастлив и преданно смотрел ей в глаза. Неподалеку стояла Лера, выглядела трезвой и ошарашенной. Вскоре возникла Маша и попыталась отвести Милку в сторону; Милка капризничала. Она прижала к себе ошалевшего мужичонку и чмокнула его в лысину. Маша, теряя терпение, начала говорить громче: