Армагедец - Харик Бу

В оцепенении просидел он минут двадцать, потом вышел в приемную и, стараясь ни о чем особом не думать, обратился к секретарше, которую все еще про себя называл «секретаршей шефа».

— Айрин, вы не узнавали, как дела у шефа?

— Я звонила, — голос ее звучал несколько приглушенно, как-то виновато, — он все еще в глубокой коме, и врачи пока воздерживаются от комментариев.

— Да, все это печально. Спасибо, что держите в курсе дел. Нужно поддержать семью, ведь вы с ними в приличных отношениях. Когда будете говорить с его супругой, передайте и мои пожелания скорейшего выздоровления, или… Вы знаете, я, наверное, поеду туда, ну, в этот госпиталь, сам.

Решение было спонтанным, а потому и совершенно искренним. Переговорить с Сандовалом было делом одной минуты. Работа по новому проекту кипела, особой нужды в его присутствии не было, и он впервые в жизни воспользовался машиной фирмы.

Госпиталь поразил его. Сначала он потерялся в огромном холле, где суетились люди в белом и зеленом. Кого-то везли на носилках, кто-то настойчиво искал доктора, который вчера принимал пациента с политравмой… Темнокожий полицейский, огромный, добродушный, с полными губами и глазами навыкате, взирал на эту суету с привычным спокойствием ветерана и на его вопрос молча указал направление. Получить интересующую информацию оказалось делом достаточно легким. И вот он уже разговаривает с лечащим врачом — миловидной женщиной средних лет, которая терпеливо пытается втолковать ему, почему проводимое лечение пока не приводит к желаемому эффекту.

— А можно хотя бы, ну, не поговорить, разумеется, но пусть побыть рядом…

— Да, конечно, только недолго, пойдемте, у меня есть несколько свободных минут. Коридоры госпиталя показались бесконечными.

— Вот мы и пришли, — наконец сказала доктор.

За полупрозрачной стеклянной дверью и пластиковой занавеской, на очень чистой функциональной кровати, с десятками разных проводков… Флетчер с неожиданной болью всматривается в ставшее пугающе незнакомым лицо человека, который так долго руководил его работой и по каким-то причинам не дал ему должность всего каких-то несколько десятков часов тому назад… Понимание того, что шеф ни при каких обстоятельствах не вернется к работе, а, вероятнее всего, умрет в ближайшие дни, отозвалось в душе, задев какие-то неожиданно очень чувствительные струны. Он и сам не мог представить, что огорчение будет столь искренним и глубоким…

«Если бы это хоть в малой степени зависело от меня… пусть он хотя бы придет в себя, не выглядит таким одиноким, беспомощным и покинутым», — подумал он и почувствовал, как пальцы врача неожиданно крепко вцепились в его халат.

— Ничего не понимаю, посмотрите! — Она показывала на монитор, но Флетчера не интересовали какие-то отвлеченные кривые.

Безжизненно бледные, отекшие веки больного дрогнули, и ожившие глаза на все еще маскоподобном лице посмотрели на него с робкой надеждой узнавания, едва шевельнулись, просто дрогнули пальцы левой руки.

— Доктор! По-моему, он приходит в себя, — воскликнул он, зажимая себе рот, чтобы не говорить так громко.

— Я не знаю… Я… я не понимаю, как это произошло, но готова спорить, что именно… — доктор замолчала и странным, продолжительным взглядом, словно оценивая, посмотрела на него. — Видите ли, этот пациент по всем медицинским канонам не мог прийти в себя так быстро. Это была глубокая кома, да и прошло слишком мало времени.

— Вы знаете, доктор, — медленно и с расстановкой ответил он, — я всегда был уверен в том, что медицина почти всесильна, да и «она не умерла, но спит»[29],— неожиданно добавил он.

— Что вы хотите этим сказать? При чем тут его память или его кора…

— Это не я сказал. — Флетчер, говоря честно, и сам не мог вспомнить, из каких глубин памяти и детства всплыли эти слова.

— Пойдемте, я проведу вас обратно коротким путем. Теперь ему нужен покой, и, быть может, произойдет чудо, одно из тех, в которые мы в медицине перестали верить.

Они спокойно шли по коридору, когда доктор достаточно резко подтолкнула его к двери в палату.

— Зайдем на минутку, — прокомментировала она это странное, почти насильственное приглашение.

Флетчер, не в силах противиться, робко переступил порог. На кроватях, стоящих вдоль идущих к окну стен, полулежали на высоко подбитых подушках две женщины. Одна из них, оторвавшись от еды, казалось, совершенно безумными глазами посмотрела на него и, протянув руку вперед, на удивление отчетливо и абсолютно ясно сказала: «Я же говорила вам, он придет, и у него будет голубая аура, ну, посмотрите же сами. Убедитесь в том, что я права. А теперь отпустите меня, я уже устала, я так устала. Отпустите меня теперь, совсем отпустите…»

Она на несколько секунд замолчала, а потом совершенно иным, глухим голосом продолжила нараспев: «Созвав же двенадцать, дал им силу и власть над всеми бесами, и врачевать от болезней. И послал их проповедовать Царствие Божие и исцелять больных».[30]

— Вот-вот. Чего-то подобного я и ожидала, — сказала доктор, словно общаясь с кем-то другим, невидимым, когда они вышли в коридор.

— Что это за женщина? — переспросил Флетчер еще раз, смущенный только что происшедшим. — Кто она?

— После инсульта, перенесенного семь лет назад, у нее частичная амнезия, но Библию и Евангелие она помнит наизусть, если вы запомнили последние слова, можете проверить.

— Мне кажется, я тоже все это помню, — немного испуганно ответил он.

— Хотите, я вас обследую, это не обойдется вам в значительную сумму… — ухватилась за его последние слова доктор.

— Нет-нет, что вы. Я абсолютно здоров. У меня сейчас столько дел, вы даже не можете себе представить.

— Простите за нескромный вопрос, — они остановились в уже знакомом холле перед тем как проститься, — вы часто бываете в церкви, когда вы последний раз брали в руки Библию?

— Я не помню, — почему-то очень робко ответил Флетчер и, коротко кивнув на прощанье, заторопился к машине.

— Плохи дела у шефа, — то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал шофер.

— Почему же, похоже, что он пошел на поправку. Если верить докторам, трудно надеяться, что он вернется к нам. Но, несомненно, жить будет. Мне, во всяком случае, так показалось…

После этого за всю дорогу Флетчер не проронил ни слова, да и весь день был отстраненным и задумчивым.

Телефонный разговор с Крэнстоном показался ему мучительным. Он несколько раз прикладывался к щелочной воде, и даже чай, заваренный так, словно он делал это сам, не принес облегчения телу и умиротворения душе.

Сандовал, живой и непосредственный, отогнал было тяжелые мысли, и привычный блеск в глазах вернулся, но эти изменения оказались временными. Реакция фройлен Штомпф на экстравагантное предложение временно расстаться даже в описании умелого рассказчика отвлекла Флетчера лишь на несколько минут.