Интенсивная терапия - Юлия Вертела

Все знали, что у Козлова на рабочем столе в аквариуме живет хищная рыба из семейства пираний. Звали ее Збигнев, она много ела и не представляла никакого интереса для науки. Каждый раз, когда кто-то заходил к Козлову, он пытался сбыть ненасытного хищника. Збигнев, презрительно оттопырив нижнюю губу, глубоко плевал на все происходящее.

– Только не навязывай мне своего Сбитня, – обычно предупреждал Илья.

– За этим божественным созданием в очередь стоят, а ты...

– Я встану самым последним, надеюсь, мне не достанется.

– А зря. Я приучил его есть макароны, перевел на дешевые корма.

– То-то у него рожа такая от вермишели.

Усеянные острыми зубками челюсти Збигнева напоминали два ковша от экскаватора.

Сегодня, однако, предложения забрать Збигнева не последовало. Козлов был сосредоточен, рассматривая препараты под микроскопом.

– Чаю, что ли, выпьем? – предложил Илья.

– Это дело хорошее, – согласился Иван, снял халат и вымыл руки.

Илья давно заметил, что, сколько ни мой лицо и руки, химический запах никуда не исчезает, домой придешь – он и там преследует, словно тело пропиталось им.

А вообще, в лаборатории если что и вымоешь хорошенько, то нет гарантии, что оно не стало через пять минут еще грязнее. Положил в обед чистое яблоко на стол, а, оказывается, час назад на этом самом месте стажер опрокинул пробирку с радиоактивными изотопами... Вот и представляй, сколько ты съедаешь таких яблок и бутербродов, от которых дозиметр трещит как ненормальный. Технику безопасности не только не соблюдали, а даже бравировали этим несоблюдением – совали пальцы в мутагены и канцерогены, смотрели в ультрафиолете ДНК без защитных очков и работали с радиоактивными препаратами там же, где пили чай. Но в основном дурковала молодежь. Илья старался все делать по правилам: перчатки, пинцетики, экраны и тому подобное.

Козлов вытащил банку засахарившегося варенья:

– Угощайся.

– У тебя нет чего-то посущественней? – поинтересовался Илья, с тоской взирая на сладкий конгломерат.

– Так ведь пост, – заметил Иван.

– Давай хоть кильки в томате откроем, у меня есть банка, нужен хлеб.

Козлов вытащил сморщенный обрубок булки из тумбочки, и у Ильи сразу пропал аппетит. «Чертов постник, даже пожрать не может нормально...» Болела голова, в носу пахло уксусной кислотой и меркаптоэтанолом (кто хоть однажды нюхал, понимает). Чай у Козлова оказался зеленый и очень крепкий, от зеленого чая Илью всегда тошнило.

Подташнивало и от самого Козлова, с ног до головы обряженного в грубое одеяние, связанное для него деревенскими старушками из собачьей пряжи. Узловатые крепкие руки и обветренное скуластое лицо дополняли крестьянский облик трудника от науки. Сам густо заросший шерстью, в животную шерсть укутанный, он походил на библейского Исава, издающего терпкий, первобытный запах жизни.

– Как твоя диссертация? – спросил Иван, деликатно цепляя килечку.

– Скоро защита, а твоя?

– Я лишь зарабатываю на хлеб, – привычно повторил постник.

– Ты бы мог найти что-то попроще – хлеба бы купил побольше.

– Мне и этого хватает, – ответил Козлов, попивая пустой чаек и даже не прикасаясь к варенью.

После десяти съеденных ложек Илья так и не понял, из чего оно сварено. Узнаваемым был только сахар.

– Но ведь ты святая святых тронул. В человеческих генах копаешься, письмена Бога редактируешь, кто знает, что из этого получится? – не унимался спорщик, он хотел во что бы то ни стало прошибить эту глыбу спокойствия. – Не много ли полномочий для покорного раба?

– На все воля Всевышнего. – Иван обтер рукавом губы и дал понять, что пустые разговоры отвлекают его от работы. Он снова надел халат, вымыл руки и собрался уходить в бокс.

Илья меж тем взглянул на препарат, лежавший под микроскопом. Распластанные гигантские клетки состроили ему мерзкие рожи, и он понял, что пора хорошенько выспаться.

Бросив прощальный взгляд на Козлова, он еще раз подивился, как это животное умудряется соблюдать чистоту и стерильность в боксе, а впрочем, это не его дело.

Илья с облегчением вернулся в свою комнату. Сегодня он решил ночевать в институте. Стараясь избавиться от неприятного осадка после общения с Козловым, Туманов занялся разборкой стола. Неделями он нагромождал на нем бумаги и пробирки, пока они не начинали сыпаться с вершины айсберга. Потом одним махом, под настроение, разгребал эту кучу, мыл ершиком посуду – в общем, наводил чистоту. Лаборантки у него не было, Борисов большую часть дней на неделе работал дома над монографией, и комната принадлежала Илье почти безраздельно. Сюда же пришла на практику молоденькая студентка Катя. Как давно это было!

Илья вытащил из ящика медицинские журналы, подобранные по одной теме. Он тайно выуживал из библиотек сведения о болезнях, подобных Машиной, и все прочитанное, с одной стороны, ставило его в тупик, с другой – не оставляло надежды. Занимаясь генетическими аномалиями человека, трудно было предположить, что они вот так, как в страшной сказке, сойдут с книжных страниц в его жизнь. Парадокс заключался еще и в том, что Машин случай не был классическим, симптомы заболевания не вписывались ни в один из известных генетических синдромов. Врачи констатировали: родничок на голове ребенка к четырем месяцам закрылся, затвердели и швы между костями черепа – он полностью перестал расти. Это привело к сдавливанию развивающегося мозга, а как следствие, к судорогам и потере зрения. Судя по результатам обследования, мозговая ткань постепенно деградировала. Но ведь в роддоме девочка казалась абсолютно здоровой!!! И не только казалась, но и была объективно... Значит, просмотрели?.. И откуда такая напасть? Подробное обследование в специализированном центре не выявило генетических аномалий ни у него, ни у Кати. Да и у дочки не обнаружили видимых структурных изменений хромосом или тестируемых биохимических нарушений. Скорее всего, болезнь обусловлена точковой мутацией внутри гена. А что это значит? А это значит – темный лес... Однако в большинстве своем неблагоприятные генные мутации рецессивны, и если они есть только у одного из родителей, то не проявляются у ребенка. У них же с Катей случай просто роковой... Илья тяжко вздохнул.

В последнее время один и тот же сон преследовал его как наваждение. Ему виделся мужчина, он хохотал и издевался над ним, над Ильей, и Илье хотелось набить ему рожу, уничтожить, раздавить, но всякий раз в конце сна у этого мерзкого типа, которого он так ненавидел, оказывалось его собственное лицо.

Его не удивляло, что врачи разводили руками и отказывались лечить ребенка. Покоя не давало другое: почему именно в его семье, почему именно с ним это случилось? Илья сначала всех пережалел, затем, скривив душу, смирился – сработала внутренняя сопротивляемость, и наконец решил спасаться в одиночку. Продолжая наращивать полосу отчуждения между собой и родственниками, Илья хватался за работу как за спасательный круг. Осуществляя свой план, он старался сократить общение с семьей до минимума: так было легче жить, да и домой тянуло все меньше и меньше.