Интенсивная терапия - Юлия Вертела

– Да ты знаешь, сколько на это все денег придется вбухать?

– Каждому отучившемуся выдают беспроцентный кредит.

– Но ведь его когда-нибудь возвращать надо.

– Непохоже, что наши собираются его возвращать. Я думаю, они сами скорее революцию сделают, если хоть один козел что-нибудь назад потребует. Так что как ни крути, не пропадем. Присоединяйся, пока не все расхватали.

– Ну и чем я буду у тебя в подвальчике заниматься?

– Да вот, к примеру, откроем цех по производству шампуней. Бросай свою нищую кафедру, заживешь как человек. В этом весь патриотизм и заключается – и тебе польза, и стране нужное дело сделаешь.

Нил ничего не ответил. Ему стало немного не по себе.

– Ладно, определяйся, к лету вернусь, поговорим...

К восьми вечера около трети опиджаченной молодежи разъехалось, и Жора потащил Нила в сауну, чтобы творчески развивать главный закон страны, установленный Эльдаром Рязановым: париться в бане в последний день декабря.

Небольшая компания девушек и парней в простынях уже потягивала банное пивко. Жора тепло поздоровался с круглолицым крепышом, с увлечением поминавшим все того же Саддама.

– Да не, мужики, воевать с нашим оружием – одна бодяга. У меня батя всю жизнь подводные лодки конструировал. Напьется и давай рассказывать: и то у них не то, и это не это. И гудят под водой, как паровозы, и тонут, и взрываются, а куда торпеды летят на испытаниях... Я ему: «Батя, выходит, вас бы при Сталине как врагов народа...» «Нет, говорит, Василий, мы большое нужное дело сделали – третью мировую войну предотвратили. Наши адмиралы твердо знали: с таким оружием воевать нельзя...» Так что и багдадскому чучмеку не зря предлагают вернуть Кувейт на почетных условиях.

– Держи карман шире! Упертый, сволочь. Говорят, детство трудное...

Оставшиеся сутки пролетели легко и незаметно. Нил опробовал наконец-то расчищенный каток, и когда начало смеркаться, Жора с сожалением проводил его на автобус. Где-то за бетонной остановочной будкой пьяный голос невпопад горланил:

Волосы седые на головке детской —

Хорошо живется нам в стране советской.

Утром в четверг Нил снова почувствовал чужеродный осадок на душе, он с трудом принял пересдачу зачетов и, выйдя из здания химфака, свернул со Среднего проспекта к набережной.

Лед уже крепко стал, и по такому случаю захотелось пройти по реке от Академии художеств до Зимнего. Взглянув на сфинкса с ликом Аменхотепа III, Нил подумал, что бедняга наверняка тоскует по своей исторической родине, где всегда вдоволь солнца и не бывает подобных холодов. Продолжавшийся сильный мороз, как клей, соединял детали города и людей в единую форму. В такие дни Петербург статичен: снежные чертежи, раскатанные по Неве, проглянувшие золотые лучи, тончайшим напылением осевшие на каменных стенах, стылая линия горизонта. Впрочем, для Нила городские пейзажи являлись, скорее, не внешним, а внутренним пространством, по которому он беспрестанно путешествовал, не столько наблюдая, сколько воссоздавая его по памяти и ассоциациям... Возле Дворцового моста, освеженный и развеявшийся гуляка поднялся на берег и свернул к Невскому. Сегодня он будет дома раньше обычного.

В коммунальной квартире № 14 странные вещи происходили постоянно, но особенно часто случались они по ночам. Пока большинство ее обитателей пребывало в глубоком сне, тишайший еврей Лев Израилевич мучился бессонницей.

Переключая телевизор с канала на канал, Нудельман всю неделю ловил обрывки новостей с Ближнего Востока. Внимательно вслушиваясь в хрипение старенького «ВЭФа», он первый из жильцов квартиры узнал в январе 91-го о бомбардировках Ирака. Сжавшемуся в комочек Льву Израилевичу «Голос Америки» донес дыхание «Бури в пустыне».

В ту ночь он так разволновался, что даже принятый для пущего спокойствия реланиум не возымел должного действия. Бухгалтер ворочался с боку на бок, и ему мерещилась то иракская бомба, то еще более ужасные вещи. С утра он будет звонить детям в Хайфу, а пока Нудельман трясущимися руками вытащил пару таблеток снотворного, чтоб хоть как-то успокоить раздерганные нервы.

Немного погодя, прослушав повторную сводку последних известий, которые отравой разлились по жилам, он накапал в стакан сорок капель корвалола. Но и это оказалось слишком слабым противоядием, и тогда он опрокинул пару рюмок водки.

Как ни странно, сон не приходил, зато по углам комнаты возникли зловещие очертания призраков. Вконец испуганный потомок Израиля решил испробовать последнее средство – выпить сладкого чаю с сухарями!

Полупришибленный снотворным, не то чтобы во сне, но уже не наяву, схватив чайник, Лев Израилевич двинулся в сторону кухни. Не зажигая свет и даже не открывая глаз, он брел по знакомому до каждой выщербины длиннющему коридору, не подозревая, что еще кое-кому не спится этой ночью.

Сергей Семенович, выпивший накануне лишнего, мучился сушняком. Отхлебнувши из ковшика холодной воды, он в состоянии крайне тошнотворном пробирался по стеночке из кухни.

Соседи двигались по темному тоннелю, как два встречных поезда, и в какой-то момент неизбежно столкнулись.

Нудельман тонко взвизгнул и начал яростно размахивать пустым чайником, не подозревая, что бьет Вертепного прямо по физиономии. Слегка отрезвленный побоями СС пытался обуздать в темноте обидчика, но Лев был не из тех, с кем легко совладать. Коктейль из водки с корвалолом сыграл злую шутку. Возбужденный дракой, он вдруг вообразил, что перед ним... сам Саддам Хусейн, и принялся колотить его с отчаянием обреченного.

Вертепного такой поворот дела окончательно вывел из себя. Взбешенный, он рушил вешалки для одежды, срывая пальто и шубы, за которыми хитро укрывался противник, но поймать изворотливого соседа не мог.

Сергей Семенович не задавал себе вопроса, с кем имеет дело, поскольку после пьянки дрался почти всегда, а с кем – не имело значения. И конечно, никто из них не догадывался включить свет, ибо сознание обоих было здорово воспалено.

Треск и грохот падающих тел продолжались недолго. Нащупав дверной проем, СС пинком отправил в него неугомонного агрессора и запер дверь на защелку. По неистовому стуку изнутри он понял, что зверь в ловушке, и, не в силах более сдерживать приступ тошноты (пили-то накануне кооперативную сивуху), опустошился в туалете, выматерился и ушел.

Лев бился в дверь ванной, где он так глупо очутился, до рассвета. Никто не знает, какие ветряные мельницы виделись ему той ночью.

Утром студенты выпустили взлохмаченное существо в одних трусах и почему-то с чайником в руке. Они с трудом признали в нем тишайшего еврея, а он, заикаясь, поведал им страшную историю ночного погрома.

Все подтверждало правдивость его слов. В коридоре соседи увидели выдернутые с гвоздями вешалки и полки, перевернутые тумбочки с обувью и даже оторванную дверцу от печки с изразцами. А еще, говорят, раньше вещи делали прочно!