Становясь Лейдой - Мишель Грирсон

Она плывет на спине, держа мою голову над водой. Одной рукой она прижимает меня к себе так крепко, что мне почти нечем дышать, но мне уже все равно.

Волны выбрасывают нас на берег. Мама валится на спину и толкает меня еще дальше от кромки прибоя, я падаю вниз лицом, песок набивается в рот. Я отплевываюсь песком и соленой водой. Мама легонько стучит меня по спине. Когда из меня выливается вся вода, я переворачиваюсь на спину. Надо мной – чистое синее небо. Морской прибой лижет нам ноги, песок липнет к коже.

Я хватаю ртом воздух. Тот же воздух, которым дышит мама. Мне отчаянно хочется знать, что это был за тюлень – там, в глубине. Мне хочется знать, почему мама не давала мне ее спасти.

Я кусаю губы и жду.

– На сегодня достаточно. Пойдем домой. – Она пытается улыбнуться, но улыбка выходит совсем невеселая.

– Но, мама…

– Что, дитя?

– Кто это был? Почему… Когда ты увидела этого… этого зверя, ты как будто забыла обо мне.

Я лежу, затаив дыхание. Я замерла неподвижно. Крошечная песчинка, крапинка на поверхности воды.

– Нет. Я никогда о тебе не забуду.

– Но что ты делала, мама?

– Я вспоминала.

Что вспоминала? Кого? Когда? Но она ничего больше не говорит. Она садится и принимается выжимать подол платья. Потом встает и бросает последний взгляд в сторону моря. Я слышу, как она шепчет странное слово, которое произносила и раньше.

– Shoormal[47].

– Что это значит, мама?

– Ничего, дитя. Не слушай меня. Мама говорит ерунду.

– Ты никогда не говоришь ерунды.

Ветер треплет прядь ее рыжих волос, выбившихся из косы. Мама рассеянно убирает их за ухо. Потом берет меня за руку.

– Раньше такое бывало нередко. До встречи с твоим папой.

Я крепко сжимаю ее большой палец. Мы идем прочь от воды. Я хочу узнать больше. Хочу узнать, что скрывается за улыбкой, сопроводившей слова «до встречи с папой». Хочу узнать, какой мама была раньше, когда еще не перестала говорить ерунду.

Она замирает на месте, в последний раз смотрит на море и закрывает глаза, словно только что съела кусочек самого вкусного на свете пирога. С ее губ срывается шепот, медленный и печальный. Ветер несет его к морю.

– Tha gaol agam ort…[48]

Я закрываю глаза и открываю рот, почти чувствую вкус этих слов в соленых морских брызгах.

Я и не знала, что у ерунды есть свой особый язык. Язык, который откуда-то мне знаком, хотя я его не понимаю. Моя кровь и кожа звенят, вбирая в себя его звучание.

Он чует ее, стоящую на берегу. Он поднимается на поверхность и всей грудью вдыхает ее терпкий запах. Ее человечность уже ощущается не столь явно. Грядут перемены; он в этом уверен.

Сестры забрали у него глаз; небольшая цена за такой дар, как сейд – умение видеть и прозревать будущее. Ощущать все слои времени, наложенные друг на друга, видеть узор целиком – лишь одним глазом. Да, ирония судьбы от него не укрылась. Несмотря на суровость и холодный расчет, сестры поистине любят посмеяться.

Мы все в их руках.

Сестры соткали столь убедительную иллюзию – что время движется по одной линии, в одном направлении, – что даже Маева почти позабыла правду. Но он чувствует ее муку и боль – отражение его собственной боли, – чувствует ее тоску по той жизни, когда время ускорялось и замедлялось в едином потоке. Когда она была с ним. Ее сны и грезы – его сны и грезы. Воспоминания об их прошлых встречах на берегу между мирами. Shoormal. В месте, где суша встречается с морем. Где они всегда находили друг друга. Где они обещали друг другу встретиться в последний раз, когда все закончится. Когда развяжутся узлы судьбы.

Он постоянно пытается передать ей послания. Оставляет подарки: горстку морошки на крыльце ее дома, букет люпинов на подоконнике, морскую гальку и обкатанные морем стеклышки, выложенные дорожкой, ведущей от дома в лес. Поначалу она не обращала на них внимания, полагая, что это так развлекается ее дочь. Но в последнее время он стал замечать, что она подбирает каждый его подарок и задумчиво вертит в руках. Он уверен, что в глубине своего существа она знает, кто приносит ей эти дары.

Сегодня он принес ей морскую раковину, притащил в беличьей пасти.

Запах моря – как приглашение.

Питер придумал хороший план. И хотя Маева была не согласна, она понимала, что согласиться придется.

Наступило воскресенье. День крестин. Прошла неделя с того дня, когда Лейда таинственным образом появилась в своей колыбельке, хотя должна была лежать в дровяном коробе в сарае, защищенная от котят и надежно скрытая от посторонних недобрых глаз. С того дня, когда Нильс Иннесборг обнаружил ее укрытие и она только чудом избежала разоблачения. С того дня, который чуть было не стал роковым для них всех – и особенно для Хельги Тормундсдоттер, – потому что, сложись все иначе, было бы дальнейшее расследование. Может быть, даже суд. Приговор.

Маеву терзали нехорошие подозрения. Слухи о рождении ребенка слишком быстро достигли ушей опасных людей. Это ты, Ганс? Питер был твердо уверен, что его друг никогда бы не предал его доверие и не подверг бы опасности ни его самого, ни его семью. Но кто еще мог их выдать? Уж точно не старая повитуха.

Впрочем, это не важно. Малышка их всех спасла. По крайней мере, на первое время.

Откуда ты знала? Как ты вообще могла знать? Маева с любопытством наблюдала за дочерью в ожидании чего-то волшебного. Лейда засунула крошечный синий кулачок в розовый ротик. Маева проворковала ей что-то ласковое. Было уже понятно, что у нее особенное дитя, и теперь надо сообразить, как сдержать ее силу, в чем бы она ни выражалась. В Лейде таилась загадка, которую не объяснишь никому, даже мужу. Ее дочь была тайной, которую надо хранить от всех. Даже от Питера.

Иногда у таких детей есть хвосты.

Иногда они, точно звереныши, покрыты шерсткой, мягкой и шелковистой.

Иногда у них синие лица – несмываемый поцелуй моря.

Маева погладила малышку по мягкой щечке, легонько пощекотала крошечный носик. Такую магию скрыть непросто, и все же Маева считала, что ей повезло. Синие руки и ноги – это еще полбеды, все могло быть гораздо сложнее.

Она проверила, хорошо ли держатся мягкие шерстяные варежки, пришитые к рукавам детского платьица. Она пришила их вчера вечером, когда Питер сказал, что в воскресенье должны состояться крестины. Она понимала: он прав, – но от этого было не легче. Она боялась за дочку. Боялась за себя. Но пастор наверняка будет справляться об их малышке и рано или поздно придет на нее посмотреть. Рано или поздно кто-то заметит Лейдину синюю кожу. Может быть, лучший способ избежать нежелательного любопытства – спрятать Лейду у всех на виду. Сделать ее неприметной, обычной, такой же, как все.