Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Владимир Иванович Чередниченко

Теперь, кажется, ясно, кто истинный организатор письма, написанного рукой ничего не подозревающей Отрощенко. Цирульникова, видя в моем лице непримиримого противника «отрицаловки», чувствуя угрозу своему собственному месту «на троне», решила от меня избавиться. А Корниенко она оболгала в анонимке, искренне желая столкнуть нас лбами. Это месть за ее измену позициям «отрицаловки» и стремление к новой, нормальной жизни.

...Спустя час вдвоем с воспитателем Людмилой Вик-торовной Хаджиковой мы проверили в каптерке личные вещи осужденной Цирульниковой. И нашли в ее сумке ручку, которая пропала у Шумариной в новогоднюю ночь.

6. Запрещенный прием

1

Выложил на стол Дины Владимировны Васильченко письма, которые пришли в адрес республиканского журнала «Ранок», опубликовавшего главу из рукописи этой книги – «Бойкот». На лице начальника колонии удивление.

– Столько писем! Откуда?

– Из Днепропетровска, Никополя, Кривого Рога...

– И от ребят есть?

– Большинство от них.

– Значит, будем открывать филиал службы знакомств?– сказала хмуро Васильченко и взялась читать.

Это, учитывая множество текущих дел, не на один час; я решил пойти в школу. Воспитанницы встретили приветливо, поделились новостями, скопившимися за дни моего отсутствия. В спортивной работе и учебе – вторые места. План на производстве выполняется, хотя было и немного брака. Разучили новую строевую песню, которую исполнили здесь же, в классе.

Меня девчата тоже выслушали с интересом. Особенно сообщение о письмах.

– Зэчкам, преступницам – письма от нормальных людей? – скептически высказалась Бондарь.

– На отделение писали или как? – вырвалось у Чичетки.

Я объяснил, что есть письма мне, есть на отделение, немало и личных – воспитанницам.

– Кому именно, можно узнать? – спросила Корниенко.

– Тебе есть одно.

– А мне? – поинтересовалась Бондарь.

– Тебе нет.

– А Дорошенко? – назвала свою фамилию Оксана.

– Есть.

– Наибольшее кому? – молвила с хрипотцой Цирульникова; она всем своим видом настойчиво пытается подчеркнуть принадлежность к «отрицательным».

Отыскал глазами Водолажскую. По грустному и задумчивому лицу понял: она догадывается, что половина писем – ей.

– Почему Водолажской? За какие блага? – запротестовала Гукова. Не удержались от реплик и Цирульникова, Бондарь, Мариненко.

Я ободряюще кивнул Водолажской. А классу объяснил, что в каждом произведении должна быть главная героиня и это авторское право определить, кто ею станет.

– Но в данном случае эту героиню выбрали вы, избрав ее объектом своего бойкота.

Гукова, услышав мое объяснение, лишь заскрежетала зубами. Столярчук подняла руку.

– Ну, а вам что пишут?

– Читатели высказывают мнение, что не в колонии вы находитесь – в санатории, Питание трехразовое, телевизор цветной, аэробика, художественная самодеятельность – разве это зона?

Отделение забурлило. Реплики, острые, как стрелы, полетели в адрес читателей.

– Руки б отсохли, кто так пишет!

– Если ума нет, прокурор не добавит!

– У тех, кто так написал, наверное, детство прошло без игрушек!

Ответил я на столь бурную реакцию предложением написать коллективную отповедь читателям, объяснить людям, знающим о жизни в зоне лишь понаслышке, чем тягостна для осужденных изоляция от общества. Девчата с готовностью взялись за работу. Вот в сокращенном виде эти необычные сочинения. Надеюсь, они окончательно развеют сомнения тех, кому колония показалась похожей чем- то на дом отдыха.

Корниенко: «...Нам не холодно и не голодно здесь. Мы обуты и одеты. Но очень тяжело видеть эти темные тона одежды. И только нагрудные бирки с фамилией и именем отличают нас друг от друга. Внешне может кому-то показаться, что здесь «курорт». Всем так кажется поначалу, даже отдельным воспитанницам. Но позже начинаешь понимать, что внутри колонии – очень тяжелый темный мир. Знаете, есть такая закономерность: когда много раз слушаешь одну и ту же мелодию, на душе становится жутко. А здесь эти постоянные звонки, даже страшно становится. На звонки у нас выработан рефлекс: зазвенит – и ты уже бежишь, сломя голову, на построение или еще куда положено.

А вид каменной стены чего стоит, а колючая проволока...»

Ноприенко: «Я – мелитопольская. Со слезами привыкала подписываться на школьных тетрадках не ученицей, а воспитанницей ВТК для преступников. Минувшую весну провела я по ту стороны стены. Прогуливаясь по улице Карла Либкнехта, я стремилась проникнуть взглядом за ограду с вышками охраны: как там? что там? какие девчонки? А теперь мечтаю заглянуть наоборот: что там? как оно на свободе? Ко мне сейчас подходит такая поговорка: «Раньше жила напротив тюрьмы, а сейчас – напротив дома».

Ну, а если говорить серьезно, то просто устала так жить. Жить по звонкам. Когда каждый твой шаг расписан и контролируется».

Чичетка: «Конечно, если с вашей читательской стороны посмотреть глазами свободного человека, может показаться, что живется нам, как в доме отдыха: вовремя обедаем, ужинаем, завтракаем, смотрим телевизор, участвуем в мероприятиях, художественной самодеятельности, театральном кружке. Но знали бы вы, как тяжело здесь морально. Иногда, бывает, дурное письмо получишь – хочется побыть наедине, разобраться в себе, своей жизни. Но уединиться невозможно: куда ни глянь – везде эта серая публика. Серая одежда и серый мир вокруг. Приходишь после работы в комнату, а отдыха не получается. Неуютно! Кровати стоят в два яруса, не протиснуться. Галдят все. Иногда кажется, что голова не выдержит, треснет».

Шумарина: «Страшнее, наверное, не придумаешь – у моей подруги Веры (из седьмого отделения) ребенок родился в зоне. Хотелось очень рожать на свободе, как всем нормальным женщинам. Мечтала возить своего ребенка в коляске, кормить грудью. Но грудью Вера могла кормить один месяц и четыре дня. Потом мама забрала Анечку домой, Верка совсем затосковала. Один раз вешалась – мы сняли...»

Бондарь: «Дважды я хотела покончить с жизнью и не смогла. Страшно! Вы должны проникнуться нашим моральным состоянием здесь, иначе никогда не поймете, чем тягостно лишение свободы. Голова болит очень, и никакие таблетки не помогают. Ведь моральное состояние у нас какое: