Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы - Чарльз Маккей

Бернард не сделал в Вене никакого золота, а напротив, лишился очень большого его количества. Он переживал эту потерю столь остро, что поклялся навсегда выбросить философский камень из головы. Этого мудрого решения он придерживался два месяца, но был при этом несчастен. Он находился в положении игрока, который, проигрывая, но, будучи не в силах сопротивляться соблазну выигрыша, ставит на кон оставшиеся в карманах деньги, пока есть надежда отыграться. Он вновь вернулся к своим любимым тиглям и решил продолжить путешествие в поисках философа, который уже узнал великий секрет и сообщил бы его столь усердному и упорному адепту, как он. Из Вены он отправился в Рим, а из Рима – в Мадрид. Сев на корабль в Гибралтаре, он проследовал в Мессину, из Мессины – на Кипр, с Кипра – в Грецию, из Греции – в Константинополь, а оттуда – в Египет, Палестину и Персию. На эти странствия он потратил около восьми лет. Из Персии он отправился обратно в Мессину, а оттуда – во Францию. Впоследствии в поисках своей великой химеры он перебрался в Англию. Данный этап его странствий занял свыше четырех лет. Он старел и беднел: ему исполнилось шестьдесят два года, и для покрытия своих расходов он был вынужден продать значительную часть своего наследства. Путешествие в Персию стоило ему более тринадцати тысяч крон, примерно половина которых безвозвратно расплавилась и перемешалась в его всепоглощающих печах; другую половину он раздал льстецам, которых нанимал к себе в ассистенты в каждом городе, где останавливался.

Вернувшись в Трир, он пришел к прискорбному выводу, что если он еще и не нищий, то его положение немногим лучше. Родственники считали его сумасшедшим и отказывались даже видеть его. Слишком гордый, чтобы просить кого-либо об одолжении, и все еще веривший, что настанет день, когда он станет обладателем несметного богатства, он принял решение удалиться на остров Родос, где мог бы на время укрыть свою бедность от людских глаз. Здесь он мог бы жить в блаженной безвестности, но на свою беду случайно встретил монаха, столь же помешанного на превращении металлов. Однако они оба были настолько бедны, что не могли позволить себе купить необходимые материалы для опытов. Они поддерживали дух друг друга учеными рассуждениями о герметической философии и чтением всех великих авторов, писавших на эту тему. Так они лелеяли свое безрассудство, как добрая жена Тэма О’Шентера[133] – свой гнев, чтобы не дать ему остыть. После того как Бернард прожил на Родосе около года, один купец, знавший его семью, ссудил ему восемь тысяч флоринов под гарантию последних акров, оставшихся от его некогда большого имения. Будучи снова при деньгах, он возобновил свои труды с рвением и энтузиазмом юноши. Три года он почти не выходил из лаборатории: там он ел, спал и даже не давал себе времени на мытье рук и бритье – настолько велико было его усердие. Печально, что столь удивительное упорство было растрачено на столь бесполезные поиски и что усилиям столь титаническим не нашлось более достойного применения. Даже когда у него кончились деньги и не осталось ничего, чтобы в будущем уберечь свою старость от голодной смерти, надежда не покидала его. Он, седой восьмидесятилетний старик, по-прежнему грезил об удаче и перечитывал всех авторов-герметистов – от Гебера до своих современников, дабы наконец постичь процесс, который было еще не слишком поздно возобновить. Алхимики пишут, что в конце концов удача ему улыбнулась и на восемьдесят втором году жизни он открыл секрет превращения. Они добавляют, что после этого он прожил три года, наслаждаясь своим богатством. Он действительно дожил до столь преклонного возраста и сделал одно ценное открытие – более ценное, нежели золото или самоцветы. По его собственным словам, на пороге восьмидесятидвухлетия он понял, что великая тайна философии – это удовлетворенность своей судьбой. Как бы он был счастлив, если бы понял это раньше, прежде чем стать дряхлым и нищим изгоем!

Бернард Таирский умер на Родосе в 1490 году, и все алхимики Европы пели по нему элегии, восславляя «доброго трирца». Он написал несколько трактатов о своей химере, главными из которых являются «Книга о химии», «Verbum dimissum»[134] и эссе «De Natura Ovi»[135].

Имя этого выдающегося человека высоко котируется в анналах алхимии, хотя он сделал очень немногое, чтобы удостоиться столь сомнительной чести. Родился он в 1462 году в селении Триттгейм в курфюршестве Трир. Его отцом был зажиточный винодел Иоганн Гейденберг, который, умерев, когда сыну было всего семь лет, оставил его на попечение матери. Последняя очень скоро вновь вышла замуж и перестала заботиться о бедном мальчике, отпрыске от первого брака. В пятнадцать лет он все еще не знал грамоты, вел полуголодное существование и подвергался дурному обращению со стороны отчима, но в сердце несчастного юноши жила любовь к познанию, и он учился читать в доме соседа. Отчим поручил ему работу на виноградниках, занимавшую все светлое время суток; но по ночам он был свободен. Пока все домашние крепко спали, он часто незаметно ускользал из дому, уходил в поле и занимался при свете луны. Так он самостоятельно выучил латынь и основы греческого. Домочадцам его тяга к знаниям была не по душе, и они обращались с ним так скверно, что подросток решил уйти из дома. Вытребовав наследство, оставленное ему отцом, он отправился в Трир, где, приняв образованное от названия родного селения имя Тритемий, прожил несколько месяцев, обучаясь у видных преподавателей, которые подготовили его к поступлению в университет. В возрасте двадцати лет он решил, что ему следует повидать мать, и с этой целью отправился из отдаленного университета пешком в родные края. Когда однажды на исходе пасмурного зимнего дня он уже был близко от Шпангейма, пошел такой сильный снег, что он не смог продолжать путь до этого городка и остановился на ночь в одном из близлежащих монастырей. Однако снежная буря длилась несколько дней, дороги стали непроходимыми, и гостеприимные монахи не желали даже слышать об его уходе. Ему так полюбились они и их образ жизни, что он неожиданно для себя решил поселиться среди них и отказаться от мирских забот. Им он понравился не меньше, и они с радостью приняли его как брата. По прошествии двух лет они, невзирая на его юный возраст, единодушно избрали его своим аббатом. Финансовые дела монастыря находились в крайнем запустении, стены построек обветшали донельзя, повсюду царил беспорядок. Тритемий проявил себя как талантливый руководитель и последовательный организатор, реформировав все статьи расходов обители. Монастырь был отремонтирован, и ежегодная прибыль вместо убытков вознаградила Тритемия за труды. Ему не нравилось праздное существование монахов, занятых исключительно обязательными молитвами да игрой в шахматы в часы отдыха. Поэтому он поручил им перепись сочинений знаменитых авторов. Они трудились настолько усердно, что в течение нескольких лет их библиотека, прежде состоявшая из примерно сорока томов, пополнилась несколькими сотнями ценных манускриптов, охватывающих труды авторов, писавших на классической латыни, сочинения их предков и ведущих историков и философов более позднего периода. Тритемий удерживал сан аббата Шпангеймского двадцать один год, после чего монахи, уставшие от насаждаемой им жесткой дисциплины, восстали против него и выбрали другого аббата. Позднее Тритемий был избран аббатом монастыря св. Иакова в Вюрцбурге, где и скончался в 1516 году.