Легкое дыхание - Иван Бунин

IV

Она быстро пошла по прибрежью на север. В холодный темныйвечер иступила она и хижину Чарны, теплую от костра, пылающего краснымпламенем.

— Научи меня, о вещая! — воскликнула она передЧарной. — Укажи путь к Ирвальду!

— Поспеши! — сказала Чарна. — Два дня и двеночи надо плыть к Ирвальду. Не поспеешь к рассвету третьего дня — он погибнет.Но скажи мне, Велга, слыхала ли ты о пустынях Ледяного моря, где так же дико ипечально, как в первые дни мира?

Как пойманная рыба, затрепетало сердце Велги.

— Пожалей меня, Чарна, — отвечала она. —Горько мне расстаться с жизнью. Но, если так надо, скажи: что будет со мной?

— Два дня и две ночи проведешь ты в тоске и страхесреди моря, — сказала Чарна. — А когда ступишь на остров, где томитсяИрвальд, обратишься ты в чайку, и не узнает он, для кого ты погибла.

Как первый снег, побледнела Велга, но глаза ее сверкнулирадостью, и она отвечала Чарне:

— Я иду, Чарна!

— Поспеши, — сказала Чарна.

Против ветра, по мокрому песку прибрежья побежала Велга кшумящему, темному морю. Хотелось ей крикнуть «прости» сестре, отцу и матери, нобеспокойно билась у берега лодка на волнах, и быстро прыгнула в нее Велга. Назакат, где едва светила кровавая полоса зари, направила она лодку и стояла,качаясь на волнах, и слезы горели на ее глазах, а ветер развевал в темноте еебелую одежду и дул в лицо с Ледяного моря.

V

На рассвете увидала она себя окруженной бледным морем упесчаного пустынного острова. Никого не было на том острове. Только водавзбегала на его песок и белела пеной. «Водяные пастушки» на высоких и тонкихногах бегали у прибоя и искали среди раковин пищи. Но и «водяных пастушков»было мало. На зиму улетают они к берегам, где дуют теплые ветры.

А Ледяное море уже начиналось. Целый день плыла Велга ивступила в те безграничные воды, что уходят на край света и сливаются с небом.Все тяжелее стучали волны в дно лодки, потому что уже нет земли под темиволнами. Дикие северные птицы живут в тех морях, вдали от людей, на скалистыхостровах. Они сильны и одеты плотным пухом; они нею зиму могут плавать средильдов и глубоко ныряют в ледяную воду. Тысячи их гнездились на островах, икаждый остров, как снегом, белел птицами. Там были гнезда на уединенных утесахи в норах, под утесами. И в сумерках проплывала Велга мимо самого большогоострова.

Он весь, сверху донизу, был покрыт, как серою корой,засыхающим пометом птиц, их перьями и пухом. Птицы длинными рядами сидели навсех уступах скал. Внизу гнездились те, что были поменьше, наверху стояли идремали самые большие и прожорливые, с белыми животами и черными спинами, столстыми шеями и маленькими головами, с блестящими глазами в кольцах белогопуха и с огромными уродливыми клювами, с крепкими грубыми лапами и короткимируками без пальцев. Птицы громко разговаривали, а как только наступили сумеркии Велга, обессиленная борьбой с морозным ветром, причалила к берегу на отдых,тысячи их поднялись с шумом над нею, а самые большие загоготали и заревели дикои радостно, стараясь перекричать друг друга… И как снег побледнела Велга,собрала последние силы и опять прыгнула в лодку.

И к вечеру последнего дня показался среди пасмурного туманавысокий и дикий утес на краю света, тот, до которого доходили только могучиевикинги и вбили в него железные кольца, чтобы привязывать лодки. Яростный шум игул бурунов сливался там с тысячеголосыми криками хищных птиц, кружившихся в тумане.А Ирвальд лежал у прибоя, обессиленный предсмертным сном от холода и голода. Онбыл бледен, как морская пена, и в кудрях его был мокрый песок.

— Ирвальд! — крикнула Велга страстно и звонко.

От голоса ее мгновенно очнулся Ирвальд. Хотела Велгакрикнуть ему, что она любит его, как в детстве, но не коснулись ее ноги земли,когда она прыгнула с лодки на берег: в воздухе повисла она крылатою белоючайкой, и крик ее раздался жалобно-радостным криком чайки над Ирвальдом. Онмгновенно очнулся от крика, — голос друга коснулся его сердца, — но,взглянув, он увидел лишь чайку, взлетевшую с криком над лодкой…

Он уплыл на восток. Она долго вилась над водой, провожаяИрвальда. А когда он сокрылся вдали, закачалась она бесприютною чайкой поветру. Так тоскует она и доныне, вспоминая утесы в тумане, где когда-то томилсяИрвальд. Но в стенаньях ее звучит радость.

1895

I

С вечера я спал крепко, потому что слишком измучился задень, но потом мне стало сниться, что я иду по каким-то станционным дворам изапасным путям, среди паровозов и вагонов, ищу мужа Зины и хочу непременноубедить его, что я вовсе не враг ему. Я любил Зину, но теперь не думаю о себе,желаю только ее счастия. Казалось даже, что я говорил ему это, но он все уходилот меня, и я плохо его видел, а моя нежность к Зине возрастала, все кругомтемнело, странно вытягиваясь коридором, и вот этот коридор — слабо освещенный,насквозь видный ряд вагонов — уже бежит, дрожа подо мною, и какая-то красиваядевушка, перебивая мои слова веселым шепотом, зовет и уводит меня за руку вседальше по узкому коридору поезда. Я едва поспеваю за нею, в поезде темнеет,вагоны бегут, увлекая меня за собою, — падают все ниже и ниже, точно самаземля падает под ними, и радость, страсть и отчаяние достигают во мне такогонапряжения, что я делаю усилие крикнуть — и просыпаюсь.

Так начался этот день. Очнувшись, я долго и тупо глядел настену, изумленный спокойным видом комнаты. Давно день, ставни открыты, и начасах — половина десятого… Боже, какой тяжелый вздор снился мне! И что этонапоминает он неприятное и как будто неестественное? Ах да! Зина повенчаласьвчера с Богаутом…

Вот теперь я уж твердо верю в это. Правда, я ждал этого — ивсе-таки продолжал ходить к Соймоновым. И вдруг однажды вечером — темнота итишина во всем доме; старик Соймонов один сидит в темном кабинете, усиленнокурит, задыхаясь более обыкновенного, и говорит мне, как только я появляюсь напороге, неестественно равнодушно:

— А Катерина Семеновна с Зиной по лавкам поехали.

И, попыхтев, продолжает иронически:

— Великое переселение народов, что называется… Ксемейному торжеству готовимся… Нынче, знаете, весьма скоропалительно выходятэти истории!

Он хочет смягчить свои слова иронией, но я понимаю его истараюсь только об одном — получше попадать ему в тон, чтобы поскорее ипоприличнее уйти.

И я ушел, пришибленный, точно выгнанный из дому. Чтобызаглушить чувство боли, я усиленно развивал в себе злобу, презрение к этимсвадебным приготовлениям. Я бродил по городу и, когда однажды встретил жениха,проехавшего с какими-то картонками в коляске, остановился и расхохотался.Катается на чужих лошадях и доволен! Как домой, является в чужую семью, гдепортнихи и белошвейки завалили все комнаты материями и выкройками!.. А потомбудут сумерки, освещенная церковь, суета около паперти… Подкатывают кареты, ищеголь-пристав горячится, чтобы сохранить порядок в этой церемонии… И церемониясовершается в образцовом порядке!